Язык описания собственности

Язык описания собственности

До этого момента мы изъяснялись образами. Теперь, чтобы поточнее договориться о совместных практических действиях, придется выбрать язык дальнейшего общения.

Мы в качестве такового будем использовать язык новой институциональной экономики. На сегодняшний день это язык западного мейнстрима.

Откуда берется объективность? Не мы ее придумали. Мы вообще люди ограниченные. Чтобы преодолеть свою ограниченность, надо опираться на культуру. Как известно, для культурного человека есть Писание, и есть предание. В этом смысле опорой нам служит вся доступная совокупность работ – от Платона через великих немцев, через Фихте, который понял, что на собственность надо смотреть как на деятельность, а не как на вещь, через Гегеля, младогегельянцев и Маркса, который общепризнанно является главным в истории институционалистом, через Коммонса, Шумпетера, историческую школу «Анналов» и далее, вплоть до различных направлений в широких рамках новой институциональной экономики. Мы понимаем, что все эти люди работали в русле общего движения мысли и деятельности. Они разбирались с тем, как устроена собственность. Они работали как бы в коллективе. Поэтому, во-первых, мы стремимся опираться на культуру, а не на ту или иную модерновую школу типа реинжиниринга, как бы раскручена она ни была и как бы модно ни называлась, хотя с уважением относимся и к ним.

В этом смысле мы в России формально уже побывали в мейнстриме в качестве «марксистов» и теперь в него возвращаемся. Западная экономическая мысль также ушла от собственности в конце XIX века почти на сто лет. Традиция ее рассмотрения как структурной вещи умерла там с расцветом неоклассической модели, которая постулировала, что в мире есть только спрос, предложение, и больше ничего. Но это отдельная печальная история. А потом, начиная со старых институционалистов, пошло медленное и тяжелое возвращение к понятию и проблеме собственности.

Прежде всего был Джон Коммонс, выдающийся, великий американский мыслитель, который сначала заработал себе на жизнь в конъюнктурной сфере отношений между профсоюзами и нанимателями и лишь потом рискнул заняться институтами, которые управляют трансакциями.

Затем, с перерывом на полвека, наступила пора новых институционалистов. Невидимые руки институтов рынка ныне уличены ими в том, что каждая из них чревата для собственника немалыми издержками. И надо от этих крышующих институтов отбиться с наименьшими потерями. Три базовых института рынка – это право, деньги и капитал. Из этих трех институтов новые институционалисты два уже заметили и разоблачили. Рональд Коуз во второй из своих известных статей взялся за институт права и поставил вопрос: нельзя ли на нем сэкономить? Предпринимателю надоело разоряться на адвокатов, откупаться от прокуроров, таскаться по судебным инстанциям, ковыряться в законодательстве с его вечными пробелами и противоречиями.

Затем отмороженный исландец Трауинн Эггертссон посмел поднять руку на святое и обратил внимание публики на то, что в классических моделях конца XIX века нет никакого объяснения существованию денег. Они не нужны как таковые. Если мы точно договорились о пропорциях обмена, то можем использовать финансовые технологии, основанные на клиринге. А почему я должен брать чью-то бумажку, на которой нарисован сегодня доллар, завтра евро? На деньги влияет инфляция, они обесцениваются, их то не хватает, то украли либо подделали, то обменный курс непредсказуем – в общем, масса проблем. Нельзя ли как-то договориться, чтобы меняться иначе? Другими словами, институт денег, как и институт права, был разоблачен в качестве источника трансакционных издержек.

И наконец, осталось понять, что такое институт капитала. Этим-то вопросом и занимался Карл Маркс. Весь смысл того, что он писал в середине XIX века, состоит не в том, что надо уничтожить помещиков, капиталистов и их собственность, а в том, что в верхнем слое собственности имеется капитал, его надо изучить, понять все его циклы производства и воспроизводства и взять его под контроль. Понятие Aufheben у Гегеля и Маркса правильно переводится не как «уничтожение», а как «снятие – овладение». В таком смысле – не в теории, а на практике – американцы активно занимаются этим со времен Великой депрессии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.