Винсент Ван Гог

Винсент Ван Гог

«…Если я не работаю, не ищу, я потерян».

Винсент Ван Гог

(30 марта 1853 года – 29 июля 1890 года)

Вряд ли кто-либо из людей, чьи достижения намного пережили их самих и чей успех нанизывает нить десятилетий, был более неудовлетворен, безнадежно несчастен и уязвим в своей действительной жизни, чем голландский художник Винсент Ван Гог. По-истине, любой человек, стоящий на пороге решения относительно необходимости реализовать собственную идею, должен еще раз пролистать наполненную трагизмом биографию Ван Гога, чтобы снова задать себе вопрос: не слишком ли высока плата за успех? Сам же художник не испытал при жизни ни сладостного вкуса успеха, ни внутреннего осознания собственного гения, а подлинный интерес к его картинам возник лишь через несколько десятилетий после его смерти. Художник никогда не задавал себе вопроса относительно платы за успех, ибо вопрос «Творить или не творить?» звучал для него в более трагической и суровой форме – «Жить или не жить?»

По сути, жизнь Ван Гога является тем уникальным и малообъяснимым явлением, когда обычный человек благодаря принятию решения и развития у себя маниакальной страсти к творчеству сумел оставить потомкам творения, названные впоследствии великими. Своей сумбурной, истрепанной, как старая брошенная книга, жизнью Ван Гог доказал миру, что даже долгие искания собственного призвания и поздний выбор пути не могут повлиять на результат самореализации, если идущий имеет для этого достаточно воли и упорства. Ван Гог сумел подавить в себе практически все остальные человеческие желания для того, чтобы сократить потраченное в юности время на самовыражение в живописи. Он подчинил свою жизнь единственному – запечатлеть свое понимание сути жизни на полотнах. И, как это ни странно, лишь благодаря живописи он жил.

Винсент Ван Гог формально не испытал лишений или бурных потрясений в детстве. Однако атмосфера, в которой он вырос, и его восприятие действительности были такими, что оставили глубокую фатальную борозду на его психике. Повышенные ожидания и трепет родителей, связанные со смертью их первенца, тоже Винсента, родившегося мертвым ровно за год – день в день – до появления на свет будущего художника, привели к жуткой и суетливой напряженности внутри семьи. Как самый обычный ребенок, Винсент ждал обыкновенной человеческой любви и ободрения от родителей, чего так и не получил на протяжении всей жизни. Вместо нее мальчик всегда был окутан такой плотной пеленой какой-то неестественной идеализации и бессмысленно-тепличной судорожной заботы, что даже возненавидел, когда кто-либо наблюдал за его действиями. Он с самого начала жизни был подвержен неестественной впечатлительности, берущей генетическое начало от нервозной материнской наследственности и усиленной демоническим образом умершего брата, похороненного возле деревенской церкви. Этот образ, словно безмолвная требовательная тень, всю жизнь сопровождала художника.

Несмотря на готовность родителей все простить первенцу, подсознательно они ощущали разницу между идеальным умершим Винсентом и реальным живым мальчиком с тем же именем, и в результате их родительская любовь оказалась сублимированной, неестественной и лишенной рискованного ободрения, что крайне необходимо любому ребенку. Эту разницу не мог не ощущать и сам Винсент, и со временем она стала для мальчика роковой, а внешним выражением этого ощущения – его безраздельное одиночество и жизнь в себе. В детские годы он внутренне протестовал против такого появления на свет – из шестерых детей пастора Ван Гога Винсент был самым угрюмым, самым нелюдимым и самым вспыльчивым. Он страшился этого неравного состязания с идеальным братом, которое навязала ему жизнь вследствие странного родительского решения, и где-то в глубине души понимал, что обречен: мертвые всегда кажутся лучше живых. Наконец, никогда не играя со сверстниками, он рано создал собственный более уютный мир внутренних переживаний, в котором детская любовь к жизни искала защиты и гармонии. Этот мир всегда был удивительно плодородной средой для рождения буйных творцов – поэтов, музыкантов и художников. А иногда писателей или великих ученых.

Не стоит удивляться, что уже к девяти годам мальчик страстно читал и сделал первые пробы рисования – и то и другое ему безумно нравилось, потому что отделяло от едкой навязчивости и неизбежной колкости действительности. Легко овладевал он и иностранными языками, изучив еще в деревенской школе сразу три. Этот факт доказывает, что уже с самого раннего возраста он вел «жизнь в себе», развивая чувственный мир воображения и фантазий. Правда, при этом в средней школе (которую он, кстати, так и не закончил, что еще раз подтверждает незначительное влияние формального образования на реализацию глобальных идей) Винсент освоил и всевозможные ругательства, которыми потом оперировал всякий раз, когда выходил из себя, словно желая протестировать отношение к себе окружающих. Это была особая форма протеста, подчеркивающая его внутреннее несогласие с семейным укладом, это было требование совсем иного внимания, не похожего на то, что ему оказывалось.

Как правило, именно трудности во взаимопонимании ребенка с окружающими, и прежде всего с родителями, приводят его к книжным полкам или деятельности, в которой могут рождаться и трансформироваться внутренние переживания, являющиеся замещением реальной жизни. По мнению одного из биографов Ван Гога – Анри Перрюшо, характерным в поведении юного Винсента было периодическое впадение в «состояние мечтательной прострации». Чем больше проблем находил Винсент на поверхности жизни, тем охотнее погружался в нереальный мир книжных героев Диккенса, Гейне, Гюго. Одинокий мальчик с упоением проглатывал десятки книг, отнюдь не останавливаясь на художественной литературе. Уже в одиннадцатилетнем возрасте переживший первую разлуку с родителями, связанную с отправкой его на учебу в интернат, Винсент испытал жестокое потрясение полного одиночества, фатальный отпечаток которого он пронес через всю дальнейшую жизнь. Сам же он считал отправку на учебу, по утверждению одного из исследователей жизни живописца Антона Ноймайра, «наказанием за несоответствие идеалу умершего первенца».

На подсознательном уровне именно в интернате, испытывая смятение и боль отчуждения, Винсент впервые почувствовал смутное удовлетворение от рисования. Хотя его образование и окружение не отличались утонченностью и глубиной, благодаря влиянию которой у него могла бы появиться неоспоримая идея творчества, все же Винсента трудно было бы упрекнуть в недостаточности остроты восприятия окружающего мира – одиночество и переживания детства, усиленные книжными ассоциациями, были достаточным стимулятором этого.

Продолжительные предусмотренные программой занятия «импровизированным рисунком» оставили довольно глубокий след в его душе, все более и более похожей на вечную ночь, раскалываемую периодическими вспышками света. Они, если и не повлияли на его будущее решение стать художником, то, несомненно, отложили глубоко в подсознании мысль о существовании могучей силы искусства. С большой степенью вероятности можно предположить, что на фоне ранней разлуки с родителями впечатлительный и ранимый мальчик забывался с карандашом в руке, находя в отображении собственного понимания природы замещение общения, которого ему не хватало. Еще более существенным основанием для тяги к замкнутому в себе творчеству стало появление глубокого чувства умиротворения и отрешенности, что для беспокойного Винсента оказалось самостоятельно открытой успокоительной микстурой.

Так как Винсент не имел сколько-нибудь подходящей идеи, на реализацию которой он мог бы устремиться со всей пылкостью и порывистостью юной души, он вяло последовал примеру родственников, несколько поколений которых занимались торговлей картин. Примечательно, что это занятие чуть было не стало для молодого Ван Гога делом всей жизни. Однако юношу определенно погубила глубина отношения к работе, которую он выполнял. Словно муравьи, за которыми он любил подолгу наблюдать в детстве, Винсент подходил ко всему настолько основательно, что это всякий раз вредило ему в отношениях с более поверхностным, чем он сам, миром. Два стремления, проистекающих из глубокого детства, толкали Винсента к краю пропасти. С одной стороны, он с ранних лет в силу своей отчужденности все носил в себе и, подвергая тщательному анализу, делал свои собственные, порой противоречащие мнению окружающих, умозаключения. А с другой – подсознательное состязание с умершим братом превратило его в человека, если и не жаждущего всегда быть лучшим, то набрасывающегося на решение задач с яростной решительностью, присущей безнадежным неврастеникам. Именно поэтому Винсент, в отличие от других продавцов картин, часами изучал работы великих мастеров в музеях и имел относительно живописи собственное мнение, вряд ли способствовавшее успешной торговле, – ведь покупателями по большей части являлись серые обыватели, которых нужно было торпедировать напором энергии искусного продавца, а не поражать глубоким пониманием живописи. Однако наряду с таким цельным подходом к работе Винсент оставался необычайно впечатлительным и внутренне податливым – об этом свидетельствуют его оценки полотен, когда часто неизвестных и не слишком талантливых живописцев он превозносил и противопоставлял пленительным краскам мастеров. Винсент готов был верить лишь себе, но одним из основных чувств, которые Ван Гог вынес из своих походов по галереям и художественным выставкам, было охватывавшее его лихорадочное состояние трепета и восторга перед увиденными образами, собственное понимание глубины мазков на полотнах и их связь с внутренним миром сотворившего эти полотна человека.

Винсент слишком быстро осознал, что взялся за явно нелюбимое дело – похоже, творческая составляющая внутри него уже была достаточно сильна и начинала безудержно рваться наружу, напрочь вытесняя коммерческую. Толчком же к принятию решения стали неудачные любовные переживания, подтолкнувшие его к окончательному отказу от карьеры торговца. Отвергнутая любовь, которую легко переживают менее впечатлительные и более экстравертированные молодые люди, сломила Винсента и усилила его отторжение от общества. Он судорожно искал новое ремесло, которое, с одной стороны, было бы духовным и позволяло бы жить в себе, а с другой – максимально приближало его к творчеству. В возрасте двадцати трех лет после тягостного решения он писал брату: «С чего теперь я должен буду начать, мне, право, неясно». Отец-священник и мать-домохозяйка, с которыми духовная связь была давно и безнадежно потеряна, не могли указать запутавшемуся юноше сколько-нибудь важный в его понимании путь, окружение как таковое вообще отсутствовало. Именно возрастающее желание самому создавать наряду со смутным чувством вины перед разочарованными родителями привели Винсента к мысли стать проповедником, пока он не окунулся в религию и не потянул этот перегруженный воз со странным упрямством вола, пока все его естество не начало сотрясаться от лживости и показной бравады религиозного.

Совершенно очевидно, что крайности, в которые впадал будущий художник при обретении каждой последующей микро-цели-идеи, позволяли ему в короткий срок разобраться в их сути и отказаться от решения реализовать какую-либо из них. Удивительно тонкое восприятие, которое присутствовало у будущего мастера из-за ранних детских переживаний и вынужденного одиночества, с силой выпущенного пушечного ядра толкало его на поиск все новых идей, которые могли бы стать достойными заменителями друзей и любви, а также удовлетворить его чувствительность, заставить забыть про душевные крушения, которые он уже пережил. Эта необычная чувствительность, переполнявшая Ван Гога в течение всей его жизни и выливавшаяся то в беспрерывные потоки писем родителям и брату, то в сумбурные, мало поддающиеся логике решения, во многом определила всю его судьбу.

В двадцать пять лет Винсент все еще не определился относительно своей миссии, но уже с уверенностью провидца отвергал устоявшиеся критерии и не считал необходимым полагаться на учителей. Примерно в этом же возрасте он сознательно начал выполнять первые эскизы, причем не по требованию наставников, а в порыве собственных желаний. Он все еще искал свою дорогу.

Еще несколько лет было потрачено в мучительных, отчаянных поисках себя: пытаясь то работать приказчиком в книжной лавке, то получить образование богослова, то стать миссионером, Винсент пребывал в состоянии ожесточенной внутренней борьбы. Итог всякий раз был одинаков: все заканчивалось жуткими разочарованиями и полным смятением. Работая в книжной лавке, Винсент посвящал время приобретению знаний, а не торговле; на богословских занятиях он часто ловил себя на непроизвольной тяге к рисованию, а нищета и горе шахтеров, которым он пытался нести слово Божье, потрясли Ван Гога настолько, что вкупе с чванливыми религиозными наставниками, не захотевшими понять его самоотверженность при исполнении миссии, навсегда отвратили его от Бога. Правда, одно приобретение этого печального периода жизни Винсента Ван Гога было неоспоримым: скованный окаменелым льдом фрустрации, находясь на грани душевного срыва, он нашел спасительный выход для своей туманящейся психики – рисование. Это освобождало мозг от мрачного напряжения, одновременно наполняя существование таинственным и умиротворяющим смыслом.

Именно в жестокой атмосфере угольных копей под Брюсселем он сознательно приступил к овладению мастерством художника, а свою комнатку проповедника превратил в мастерскую. На двадцать седьмом году жизни Винсент начал переосмысливать свою роль и снова решился изменить цель своего пребывания на земле. Но его жизненная стратегия при этом оставалась прежней – работать с утра до ночи, предаваясь делу с маниакальной страстью сумасшедшего. Идея посвятить себя искусству все больше овладевала им, заполняла, как чистый воздух, прибывающий через открытое окно некогда наглухо закупоренной комнаты. Сыграло тут свою роль и ободрение со стороны некоего священника Питерсона, время от времени писавшего акварелью. Надо отметить, что Ван Гог с самого начала своей сознательной деятельности больше делал ставки на книжные авторитеты, чем на живых людей. Он беспрерывно «подпитывался» учениями философов и мудрецов, что позже сыграло значительную роль в формировании художника-отступника. Мысленно Винсент ставил себя в один ряд с мессиями – он всегда жаждал очень больших высот, его раздражала даже сама мысль о жизни смиренного обывателя с пресным набором мирских потребностей. Теперь же потерянная было вера в себя начала медленно возвращаться – вулканическая энергия жизни нашла свой спасительный кратер. Но все-таки вспышки депрессии, вызванные по большей степени неспособностью Ван Гога найти баланс между внутренним душевным состоянием и его внешним выражением, преследовали его всю жизнь, словно неутомимая зловещая тень, от которой не избавиться.

Лишь с приближением к тридцатилетнему возрасту, в котором Винсент, по его собственному признанию, уже чувствовал себя стариком, он нащупал ту нить, которой суждено было переродиться в великую идею и дать жизнь новому титану. Немалую роль в принятии Винсентом решения сыграл визит брата, который был едва ли не единственным родным существом на протяжении всей жизни художника-мучен и ка. Уже несколько раз ошибавшийся с выбором, Ван Гог опасался новой ошибки, и ему нужна была поддержка, немного ободрения именно в самом начале нового пути. Он знал наверняка, что такой поддержки он никогда не получит от родителей, относившихся к нему как к болезненному, несчастному существу, не оправдавшему их надежд. Семья становилась все более чуждой. Но только не брат Теодор. Он был единственным другом детства и остался им почти до последнего часа Винсента, и чем больше трудностей выпадало Ван Гогу, тем более ответственным был чуткий Тео. Он прибыл незамедлительно.

Безоговорочно одобренная братом, это действительно была обрамленная в четкие рамки идея, окончательное и бесповоротное решение жить. «Мне кажется, что я страшно богат, но не деньгами, а тем, что я нашел свою работу, что у меня есть что-то, чему я отдаюсь и сердцем и душою, что наполняет мою жизнь содержанием и смыслом», – цитирует письмо тридцатилетнего восторженного Ван Гога Антон Ноймайр. Действительно, испытывал ли кто-нибудь еще столь трепетную радость от одного только принятия решения? Ликование будущего художника лишний раз свидетельствует о том, что для Ван Гога определяющим был выбор идеи – в собственной воле для ее реализации он не сомневался.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.