9. На переломе
9. На переломе
Я с мертвым лицом уходил на работу. И с таким же возвращался. Впрочем, домой я возвращался не сразу. В ставшую вдруг пустой и неуютной квартиру идти не хотелось. Сначала я заходил в бар. Не в «Репу», где слишком много знакомых. Нет, просто в бар, над дверью которого так и было написано: «Бар».
Глазел на людей, опрокидывал рюмашку. И еще одну. Так, для поднятия настроения. Но не поднималось настроение, просыпалась ярость. Да, что-то тяжелое рвалось из меня. Хотелось встать, схватить стул и бить вокруг так, чтобы полетели крошки стекол, зеркал.
Конечно, ничего подобного я себе позволить не мог. Просто выпивал еще и еще. Пока не начинал тупо улыбаться. Из глубин памяти всплывало:
«Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни – шерри-бренди -
Ангел мой.
Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну, а мне – соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли -
Все равно;
Ангел Мэри, пей коктейли,
Дуй вино.
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни – шерри-бренди -
Ангел мой.»
Я добредал до дома и засыпал, не раздеваясь.
В одну из ночей зазвонил телефон.
– Какого черта! Кто?
В ответ услышал дрожащий голос отца:
– Сережа, мама умерла. Приезжай…
Я стиснул трубку в руке. И заревел…
Всего две недели назад она спросила меня:
– У тебя там ничего не случилось?
Случилось. Теперь действительно случилось…
Я прилетел в Воронеж. Отец рассказал:
– Сердечный приступ… «Скорая» приехала быстро. Но ничего сделать не смогли…
Сердечный приступ… О чем думала она в ту минуту? Может, это мысли обо мне так сильно сжали ее сердце?..
Прошли похороны. Была бессловесная Алена. Вовка с Гариком что-то говорили. Успокаивали. Перед глазами прошел целый поток родственников, знакомых, соседей…
Потом мы с отцом остались вдвоем в тихом доме. И я заметил вдруг, что не так уж он молод и здоров, как мне всегда казалось. Отец ведь годами даже старше мамы. Кто теперь позаботится о нем?
Отец, будто читая мои мысли, сказал:
– Езжай. Не волнуйся. У меня здесь еще есть брат, сестра, племяши. Мы гуртом не пропадем. А тебе о будущем думать нужно…
Чем я мог помочь ему, живя здесь в Воронеже? Отец бы только расстраивался, что помешал моей карьере, что его сын, бывший примером для всего квартала, вернулся и стал таким же, как и все. Как и все…
Вернулся в Москву. Нет, говорил я себе, Мамонтовых так просто не сломаешь. Пусть все против меня: Протасов, да хоть сам господь бог. Плевать. И я шел на работу как на войну. Вновь стал засиживаться допоздна в офисе. И возвращался домой, как и раньше, напрямую, не заходя в бар «Бар». Мне не хотелось опуститься, сдаться. Это не порадовало бы маму, это прежде времени свело бы в могилу и отца. Я убеждал себя, что смогу все снести, смогу добиться своего. С Протасовым ли, без него ли. Уйду в другое агентство. Или в конце концов создам свое.
Я чувствовал, как каменеет мое сердце. Как я превращаюсь в бронированную машину, действующую по заданному сценарию. И хотя что-то глубоко внутри робко протестовало, я не слушал его. И не хотел слушать подсевшую за обедом Катю:
– Спасибо. Соболезнований не нужно. У меня все хорошо. Приятного аппетита…
Катя не ела. Подперев подбородок руками, смотрела мне в глаза, стараясь поймать взгляд:
– Сер’гей, что с тобой? Ты очень изменился в последнее вр’емя. Я знаю пр’о маму… Но это не повод обвинять во всем всех и вся…
Я не поднимал глаз:
– Что ты хочешь от меня? Мне некогда. Да и не о чем нам разговаривать. У вас там в дирекции своя жизнь, у нас тут внизу – своя… Успехов вам и выдающихся результатов…, – встал я из-за стола, бросив вилку.
И услышал тихое:
– Дур’ак…
Весь день меня не покидало чувство вины – я напрасно обидел Катю. Ну и что? В агентстве я обидел, наверное, уже не первого человека. И видимо, не последнего. И черт с ними…
Выходя поздно вечером из офиса, увидел стоящую у дверей Катю:
– Сер’гей, нам нужно поговор’ить…
– О чем? – спросил я, но послушно пошел за ней.
Мы гуляли по скверу на другой стороне улицы. Молчали. И я злился на Катю. И на себя, что пошел за ней. Но уйти не мог.
А Катя, хотя и позвала меня поговорить, губ не раскрывала. Как будто ждала чего-то.
– Извини меня, – промямлил я наконец.
Она вздохнула:
– Слава богу… Оказывается, ты еще не совсем потер’ян для общества…
И снова замолчала. А меня вдруг понесло. Всегда все свои переживания я носил в себе, боялся, что, доверив их кому-нибудь, окажусь слабым, уязвимым. А тут рассказал все. Рассказал Кате – почти незнакомому человеку. Рассказал о Воронеже, об отце, о работе, о Протасове, о сослуживцах, которые, наверное, злорадствуют глядя на мои напасти…
Катя внимательно слушала меня. Когда я, выговорившись, облегченно замолчал, заговорила сама:
– Я вышла замуж пять лет назад. Я не любила его, пр’осто так получилось… Чер’ез два года после свадьбы у нас р’одился р’ебенок… А еще чер’ез год мы втр’оем попали на машине в ав’арию. Р’ебенок погиб. Муж стал инвалидом, пр’икован к койке… Я тогда пр’окляла все на свете. Ненавидела весь мир’, все вокр’уг. И раб’оту, конечно, и начальников, и сослуживцев. Меня чуть не уволили, когда я начала дер’зить всем подр’яд в общем-то из-за пустяков. Вовр’емя опомнилась. Поняла вдр’уг, что все в этом мир’е зависит в пер’вую очер’едь от нас. Да, все вокр’уг такого цвета, каким мы его видим. И я пр’осто сняла свои чер’ные очки. Стала думать не о возможных гадостях, а о возможном пр’иятном. И все снова на р’аботе наладилось. Да и дома, почти…
Она замолчала. Мне было легко оттого что я выговорился. И одновременно стыдно. У этой маленькой женщины было намного больше сил. У меня перехватило горло:
– Я… я…
Катя улыбнулась:
– Ничего не говор’и. Пр’оводи меня до остановки и сам езжай домой…
Я посадил ее в автобус:
– До свидания… Спасибо…
Утром меня разбудило солнце. Я вспомнил Катю и подмигнул ему. И впервые за несколько последних месяцев улыбнулся своему отражению в зеркале.
Забавно, но я как-то забыл обо всех проблемах, связанных с работой. Дела свои делал на автомате – все время думал о Кате. Искал с ней встречи. И она не избегала меня. Мы теперь обязательно обедали вместе. Каждый день. Чтобы не привлекать особого внимания в агентстве, сбегали в кафешки на соседних улочках. В противоположной стороне от «Бара».
В один из вечеров мы оказались в кафе совсем одни. И было как-то очень уютно. И моя память опять нашла в себе строки:
– «Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое -
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.»
Катя смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Улыбалась:
– Вот уж не ожидала от вас, господин менеджер!
Улыбался и я:
– Господин менеджер в школе, между прочим, в поэтический кружок ходил.
Катя прищурилась:
– А это ты знаешь?
«После полуночи сер’дце вор’ует
Пр’ямо из р’ук запр’ещенную тишь.
Тихо живет – хор’ошо озор’ует,
Любишь – не любишь: ни с чем не ср’авнишь…
Любишь – не любишь, поймешь – не поймаешь.
Не потому ль, как подкидыш, молчишь,
Что до полуночи сердце пир’ует,
Взяв на пр’икус сер’ебр’истую мышь?»
Я поцеловал ее.
По вторникам и четвергам Катя могла задерживаться после работы, и мы гуляли по тому самому скверику. Ходили в кино. Перебегали из одной кафешки в другую. И много, много болтали.
Вне офиса Катя была так непохожа на сдержанного, ни о чем, кроме работы, не думающего секретаря. Она умела шутить, весело смеялась. Она была сама жизнь.
Мы целовались на скамейках и в автобусе, в такси. А потом я совсем осмелел и пригласил ее к себе. Теперь по вторникам и четвергам, как только кончалось рабочее время, мы бежали ко мне.
Нам не хватало этих двух дней в неделю. Я хотел видеть ее чаще:
– Катя, выходи за меня замуж…
Она качала головой:
– Ты же знаешь: я не могу его бр’осить… Пусть все остается, как есть… Но я постар’аюсь сделать так, чтобы мы виделись чаще…
И, действительно, иногда нам удавалось провести вместе три, а то и четыре вечера в неделю. Мне было удивительно хорошо с этой умной и чуткой женщиной. Мы говорили обо всем на свете. О рекламе и о любви, о потеплении климата и мировых спортивных рекордах, о начальниках и подчиненных. С каждым днем я все отчетливее чувствовал, что во мне вновь пробуждаются силы. И уже хотелось не просто воевать, постоять за себя. Нет, меня вновь охватывало желание сделать именно что-то серьезное.
О реализации своих сил в «Лидер Интернешнл» при имеющихся раскладах нечего было и мечтать. Значит, нужно было думать о переходе в другое агентство.
Работая в «Лидере» над различными проектами, я познакомился со многими сотрудниками из других компаний. Наверное, с их помощью можно устроиться не на самое плохое место к нашим конкурентам – в «Бонзу» или «Прометей». Вряд ли в этих агентствах будет хуже, чем здесь. Но будет ли лучше?
Да, эта мысль не давала мне сделать последний шаг: рассказать о своих планах начальству. И еще одно обстоятельство заставляло меня не торопиться. Я дорожил каждым днем, в течение которого мог видеть Катю в агентстве. В обеденный перерыв или просто сидящую за ее рабочим столом в приемной дирекции.
О том, что придется уходить, я все же думал с досадой. Именно в нашем агентстве нащупал, подготовил путь, чтобы развернуться. Мне бы только «добро» получить…
Я загорался от мысли, что мне разрешили воплощать свой проект в жизнь. Тут же в уме начинал проделывать те шаги, что считал нужными. Но вспомнив посреди какой-нибудь мысли ковыряющегося в носу Протасова, мрачнел. И думал, что нельзя так тянуть вечно, надо все-таки что-то решать.
Надо. Последним пинком к принятию решения послужил инцидент, произошедший в кабинете Протасова. Мне было необходимо заверить один из документов его подписью. Самохина не было на месте, и я пошел к вышестоящему начальнику сам. Видеть мне Протасова вовсе не хотелось и я думал попросить его секретаршу быстренько занести бумагу, подписать. Но и Нонны на месте не оказалось. Вздохнув, я постучал в дверь и, не услышав ответа, нажал на ручку, вошел.
Протасов в это время разговаривал с административным директором Бабаевым. Не о спецпроектах ли, связанных со мной?
Если «да», то он сказал бы:
– О, легок на помине…
Или:
– На ловца и зверь бежит…
Но, видимо, «нет». Протасов злобно зыркнул на меня:
– Пошел вон. Не видишь – у меня люди…
И Бабаев – гад – тоже мне ручонкой махнул на дверь.
Так, значит, недовольный мною Протасов уже решил обращаться с Мамонтовым как с собакой. Я просто вскипел. Выйдя из кабинета, сел на место Нонны и, взяв чистый лист бумаги, написал:
«Прошу уволить меня по собственному желанию.
С.П. Мамонтов».
Поставив подпись, вручил заявление как раз вплывшей в комнату Нонне:
– Передай, пожалуйста, своему начальнику.
– Хорошо (чмок-чмок).
Хотя в мыслях я уже простился с «Лидер Интернешнл», но все же не был уверен, что Протасов подпишет заявление. Дело в том, что шеф в принципе не отличался хорошими манерами. И позже, во время одной из наших совместных командировок, в редкую для него минуту откровения Протасов признался мне:
– Знаешь, что мне больше всего мешает в жизни и делах? Я – хам. Я не умею нормально общаться с людьми. Прекрасно осознаю, что так нельзя работать. Но ничего не могу с собой сделать. Это, видимо, в генах…
К его грубостям в агентстве относились спокойно, так как он умел говорить и приятные вещи. Многое ему прощали и просто потому, что он все-таки весьма неглупый начальник. Но я не смог его простить в этот раз. И теперь ему решать: расстаться с дерзким мальчишкой или оставить толкового сотрудника и тем самым избежать проблем, связанных с поиском нового человека, вводом его в курс всех дел, натаскиванием до моего уровня.
По моим раскладам, ум Протасова должен был победить его самолюбие. Но расклады одно, а что на самом деле? Вдруг он действительно ощущает во мне, как и в Козине, растущего конкурента. Может, окончательно решил от меня отделаться?
Целый день я был как на иголках. И при этом умудрялся ничего не сказать Кате. А то бы и она ждала решения, переживала за меня. А так поставлю перед фактом. Каким бы ни было решение Протасова.
Начальник не подписал заявление. Хотя и не извинился за грубость. Вызвав меня, сказал уязвленно-раздраженно:
– Заявление твое я положу к себе в папку. Может, и подпишу попозже. А ты иди работай. Какой впечатлительный…
Таким образом мой демарш закончился как бы ничем. Но на самом деле мы оба знали, что отныне подобной грубости в мой адрес не последует. Иначе мы уже точно расстанемся. А этого, судя по принятому решению Протасова, ему не очень хочется. Значит, я ему все-таки нужен, он на меня рассчитывает.
В полном спокойствии прошли две недели. Протасов ничего от меня не требовал по своим проектам. Я занимался текучкой. И думал о том, что на самом деле ничего не изменилось. Проект-то мой все в том же зависшем положении. Или молчание Протасова можно понимать как «добро» на дальнейшее развитие моих образовательных программ? Без создания отдела? Я стал размышлять, как же это можно сделать. И тут случилось замечательное событие. В ответ на мое предложение пришло письмо из головного офиса японской компании «ТNТ». Она с помощью нашего агентства хотела провести не только программу стажировок, но и небольшую рекламную кампанию.
Я читал и перечитывал это письмо. Сердце мое рвалось из груди. Я был прав. Все получилось! Получилось, как планировал. И даже лучше. Рекламную кампанию я думал заполучить позже. А они вот уже прямо сейчас предлагают! Пусть пробную, но кампанию с достаточно приличным бюджетом. «Лидеру» – доход, и мне – премиальные. Ай да Мамонтов! Ай да son of a bitch, как говорил Заратустра.
После подписания договора с «ТNТ» Протасов вызвал меня к себе:
– Вот сейчас видно, что ты работаешь – пошли заказы. Теперь тебе можно доверять дело… На, забери свое заявление…
Мы оба чувствовали фальшивость предлога, но конфликт, похоже, был разрешен. Я с чистой совестью начал вновь отдавать все силы своему проекту. О создании же отдела не стал заикаться. Не все сразу. Тем более, что Самохин сообщил мне такую весть:
– От агентства должен поехать человек на двухнедельные курсы в Швецию. На дирекции хотели сначала кого-нибудь из отдела маркетинга послать. А Протасов сказал, что человек поедет из службы продаж. Ты…
– Я?
– Ты, – подтвердил Самохин, – Протасов внес твою кандидатуру. Все проголосовали «за».
Не верить начальнику отдела было нельзя, и все же до меня не доходило. Чтобы Протасов выдвинул меня? Но Катя подтвердила, что на дирекции все было точь-в-точь, как сказал Самохин. И даже показала приказ с моей фамилией.
Все же окончательно поверил я в случившееся, только сойдя с трапа самолета в Стокгольм. Когда представители шведской стороны отвезли меня в гостиницу и сказали:
– Завтра в восемь утра начало занятий. За вами заедут…
Четырнадцать дней подряд с утра до вечера нашу группу, представляющую крупнейшие города России, набивали знаниями. Что-то я уже знал, что-то узнавал впервые. Это было здорово. И это была не просто учеба, но где-то и отдых. Я на время оторвался от Москвы, от Воронежа, от всех связанных с этими городами проблем и передряг. Было очень кстати перенести свои мысли на что-то другое. Лишь здесь, в Стокгольме, я понял, как устал за последнее время. И только Катя, как наркотик, поддерживала меня в рабочем состоянии.
А перед отлетом обратно у меня был выходной день. И я с удовольствием бродил по красивому северному городу. Думал о маме, об отце, о Кате, о Протасове, о работе. Я возвращался в Москву с утроенным желанием работать. Как бы то ни было, но был благодарен Протасову. И за этот учебо-отдых, и за определенно приоткрывающуюся перспективу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.