Механизм смены режимов функционирования системы управления

Механизм смены режимов функционирования системы управления

Случается, что система управления слишком долго пребывает в стабильном, застойном состоянии и нет внешних причин для перехода к результативной нестабильной фазе — ни серьезных войн, ни стихийных бедствий, ни социальных кризисов. Все тишь да гладь, да божья благодать. В подобных условиях ничто не блокирует действие механизма потери управляемости, деградация системы управления приобретает необратимый характер. Начальники и подчиненные, учреждения и организации, фирмы и воинские подразделения, силовые структуры и церковные общины — все они постепенно находят столь изощренные способы уклонения от выполнения своих обязанностей, столь совершенный механизм формализации ритуалов, что система уже теряет способность при необходимости снова зажать все ресурсы в кулак и перейти в нестабильное состояние.

Упрощенно говоря, русская система управления представляет собой что-то вроде длинного поводка. В период нестабильности хозяин подтягивает поводок, берет собаку прямо за ошейник. В стабильный же, спокойный период поводок отпускается на максимальную длину, и у тех, кто на нем находится, возникает иллюзия полной свободы. Когда стабильный период затягивается слишком надолго, поводок вытягивается настолько, что в приемлемые для системы управления сроки его назад уже не подтянуть. В этих-то случаях и происходят необратимые социальные катастрофы, в частности революции.

Яркий пример — Октябрьский переворот. Система управления Российской империей долго находилась в стабильном, застойном состоянии, и общество успело выработать в себе действенный механизм противостояния государству и поддерживавшим государство идеологическим и политическим институтам. Когда началась первая мировая война и потребовалось вернуть страну в давно не применявшийся аварийно-мобилизационный режим, выяснилось, что государство уже потеряло способность навязывать обществу нестабильное состояние системы управления.

Бюрократия превратила государственную машину в дорогостоящий неработоспособный механизм, государство ее уже не контролировало. Например, незадолго до первой мировой войны начальник германского генштаба генерал Мольтке безуспешно пытался понять систему комплектования российского Генерального штаба, в котором было двести штатных мест, по спискам числилось четыреста офицеров, при этом до штата недоставало пятидесяти[255]. «Ни в одной стране мира до 1914 г. содержание госаппарата не обходилось так дорого, как в России, — 13 % годового бюджета»[256]. Такое государство не могло не рухнуть.

«Разложение императорской России началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался и выдохся. Мировая война докончила процесс разложения. Нельзя даже сказать, что февральская революция свергла монархию в России. Монархия сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников. В этот момент большевизм оказался единственной силой, которая могла докончить разложение старого и, с другой стороны, организовать новое»[257].

Те поколения, которые делают революции в России, борются с существующей властью, фактически борются с существующим образом жизни. Свергаемые ими политический режим и образ жизни соответствуют русской системе управления на стабильном, застойном этапе ее существования. Борясь с застойным государством, революционеры как бы нарушают компромиссный общественный договор между государством и подданными, договор, в соответствии с которым подданные делают вид, что подчиняются государству, хотя на самом деле уклоняются от своих обязанностей, а государство делает вид, что оно всецело владеет ситуацией и руководит подданными, хотя на самом деле уже не может этого делать. Население, вслед за революционерами, отказывается притворяться покорными «государевыми холопами», и старое государство рушится вместе со стабильной, нерезультативной системой управления.

Что остается после этого? Русская система управления может находиться или в стабильном состоянии, или в нестабильном. Как только старое, застойное, бюрократическое государство разрушено и свойственные ему стабильные методы управления отвергнуты, то в общественном сознании, как и в каждой голове, остается только один набор правил поведения. Это набор стереотипов нестабильного, аварийно-мобилизационного времени, предшествовавшего только что уничтоженной революцией государственной системе.

В системе управления, раз уж механизмы стабильного состояния разрушены, остается только резервный набор механизмов — механизмов нестабильного, военного периода. Соответственно, победив и разрушив государство, старую церковь, традиционную модель семьи, то есть все, что соответствовало стабильному режиму системы управления, люди неизбежным образом в исторически сжатые сроки воссоздают систему предыдущую, аварийно-мобилизационную, кошмарно жестокую, но результативную.

Стиль управления радикально меняется. «Отказавшись от типа бюрократа, сложившегося в XIX веке (хотя и отчасти потерявшего свое влияние на рубеже веков), большевики создали институт комиссарства — вариант басмачества. Комиссары руководствовались идеей революционной законности, выполняя личные распоряжения пославших их наводить порядок и отбиравших зерно и драгоценности. Они не выглядели бюрократами. Более они походили на воевод и кормленщиков Древней Руси. Сухими бюрократами они оказались потом»[258].

После переворотов и революций русское государство добивается впечатляющих результатов в военно-политической, экономической и многих других сферах. Это естественно, ведь смена управленческого режима впрыснула адреналин в застоявшийся механизм системы управления, воссоздала мобилизационную экономику, позволила привлечь все необходимые ресурсы и бросить их на решающие направления. Ценой огромных жертв и расходов достигается успех.

«За 1917–1922 гг. Россия потеряла более 10 миллионов человек, несколько миллионов наиболее высококвалифицированных специалистов. Промышленность лежала в руинах.

К 1953 г., последнему году жизни Сталина, страна была принципиально иной. СССР вышел победителем из второй мировой войны и стал сверхдержавой. Российская империя не просто восстановлена, а значительно увеличилась благодаря появлению государств сателлитов и союзников. Треть населения мира следует указаниям из Москвы, а еще сотни миллионов с симпатией наблюдают за уникальным экспериментом на 1/6 части суши. СССР располагает мощнейшим ВПК и научно-техническим потенциалом». Как сказал по тому же поводу Черчилль, «Сталин принял из рук Ленина государство с сохой и превратил его в могучую страну с атомной бомбой»[259].

Получается, что в России бунты, революции и приравненные к ним по разрушительной силе реформы являются механизмом принудительной смены стабильного состояния системы управления на нестабильное. Когда система слишком долго пребывает в застойном режиме и нет каких-либо внешних факторов, вынуждающих ее мобилизоваться, то в этом случае в системе срабатывает внутренний ограничитель, и она взрывается революцией. Страна автоматически откатывается к нестабильному режиму функционирования системы управления, к мобилизациям, репрессиям, результативной работе.

Таким образом, было бы ошибкой рассматривать российскую государственную машину только как универсальное средство подавления населения, подчинения его целям государства. Нельзя сказать, что государство всегда противостоит людям. Взаимоотношения государства и населения зависят от фазы, в которой находится система управления. Государственный аппарат — что-то вроде господствующей высоты, которую по очереди занимают то одна, то другая воюющие стороны.

В нестабильной фазе государственная машина с помощью идеологического давления, репрессий и прочих мобилизационных механизмов вынуждает население работать аварийно и достигать требуемых результатов. Когда нестабильное состояние системы управления затягивается, это чревато слишком большими потерями для страны — система начинает пожирать своих, истреблять направо и налево собственное население, слишком активно проедать ресурсы, то есть идет вразнос.

Маятник русской истории достигает высшей точки нестабильности, аварийности — и начинает неизбежное движение назад, в противоположную фазу. Начальники и подчиненные, устав бояться наказаний и надрываться на работе, приспосабливаются к агрессивной среде, к нестабильному режиму, начинают уклоняться от выполнения обязанностей, осваивая «технику административной безопасности» и становясь все менее уязвимыми для репрессий. Аварийно-мобилизационные механизмы управления деградируют и теряют результативность, система теряет жесткость и перерождается.

Постепенно управленческий аппарат начинает работать на защиту управленцев от последствий нестабильного состояния системы управления, а тем самым и на выживание и спокойное существование всего населения. На данной фазе действия государственного аппарата фактически направлены против государства, они способствуют демобилизации ресурсов и препятствуют реализации целей государства. Так, «после смерти Петра Великого началось последовательное „освобождение“ дворян от обязательной службы — сначала солдатской, потом и прочих, при Петре III в 1762 году завершившееся манифестом „О вольности дворянства“. Манифест освобождал дворян от всякой обязательной службы и превратил российское дворянство в монолитный паразитический класс…»[260]

В главе «Причины образования русской модели управления» настоящей книги упоминалась введенная Петром I система баллотировки офицеров для продвижения по служебной лестнице — конкурентная в своей основе и независимая от вышестоящего начальства процедура гласного обсуждения и тайного голосования. В XIX веке эта «система отбора высших офицеров начала постепенно размываться: аттестация дала возможность увести дело в бумажное русло и заблокировать продвижение нежелательного человека»[261]. Карьерные перспективы неспособных офицеров улучшились, качественный уровень офицерского корпуса стал снижаться.

«В эпоху, предшествовавшую Крымской войне, русские солдаты не завинчивали до конца ни одной гайки на своих ружьях: с разболтанными шурупами команда „к ноге“ выполнялась особенно гулко и красиво. Великий князь Михаил Павлович был убежден, что война, отучая солдата от строевой выправки, только портит его. Уровень боеспособности русской армии понижался с каждым десятилетием…»[262]

Когда управленческий маятник достигает высшей застойной точки, апофеоза стабильного состояния системы управления, например, в 70–80-х годах XX века или при позднем Николае I (как, впрочем, и при Николае II), неизбежно рушатся управленческие связи, слишком далеко отпускается поводок. Уже никто и ничто не работает на конечный результат, все заняты воровством и устройством собственных карьерных дел, в стране полный застой и начинающаяся разруха, как при Брежневе, положение чревато скатыванием страны в глубокую пропасть и безнадежную потерю всего, что только можно потерять. Или как в наши дни, когда «мы понимаем, что начинается самое интересное. Все ресурсы выработаны. Все советское разболталось, развалилось и сгнило. Советская наука на последнем издыхании, образование — не соответствует времени. Самая активная часть советской номенклатуры уже украла все, что могла, и теперь даже воровать не в силах»[263].

Начинается распад системы управления, а затем срабатывает вмонтированный в русскую модель управления предохранитель — случается либо проигранная война с последующими катастрофическими реформами или даже революцией, либо что-нибудь подобное. И маятник русской истории начинает обратное движение в сторону нестабильного управленческого режима. Частные интересы вытесняются из системы управления, и бюрократическим аппаратом снова овладевают государственные цели. А впереди предстоят мобилизации и репрессии, грандиозные достижения и жертвы.

Сам по себе управленческий аппарат нейтрален, он функционирует в стабильном или нестабильном режиме в зависимости от направления движения исторического маятника. Действия конкретных управленцев и в том и в другом случае определяются их должностными, карьерными интересами. Стереотипы «правильного» поведения людей в решающей степени зависят от состояния системы управления на данном предприятии, учреждении или, шире, в стране в целом. При нестабильном режиме система поощряет «конкуренцию администраторов», при стабильном — вознаграждается неконкурентное поведение.

Так, с начала 90-х годов и по настоящее время государство пыталось применять жесткие методы взимания налогов. Появилась налоговая полиция, получившая право вламываться в офисы предприятий-недоимщиков, забирать из кассы деньги, ценные бумаги (в первую очередь векселя) и арестовывать ликвидную часть их имущества, направляя ее на покрытие задолженности по налогам. Предприятия, в свою очередь, прятали свои финансовые потоки на счетах и в кассах дочерних и партнерских фирм, прочее имущество фиктивно отдавали в залог или переводили на баланс тех же «дочек».

Заслуги сотрудников налоговой полиции, как и положено российским мобилизационным структурам, оцениваются по тому, сколько средств они сумели отнять у предприятий. Очень скоро налоговые полицейские обнаружили, что им во всех отношениях удобнее не пытаться найти спрятанные активы (это хлопотно и чаще всего не приводит к желаемому результату), а полюбовно договориться с предприятием-неплательщиком о том, что в заранее согласованный день в кассе фирмы на видном месте будет лежать, например, вексель Сбербанка на заранее оговоренную сумму. Налоговая полиция по всем правилам вломится в помещение и изымет этот вексель, отчитается о проделанной работе и на заранее оговоренный срок оставит предприятие в покое. Если же налоговая полиция не станет договариваться с предприятиями и продолжит рьяно исполнять служебные обязанности, то она может вообще ничего не найти, что негативно скажется на карьере ее сотрудников.

Описанное выше является сейчас общепринятой практикой. Хотя с внешней стороны налоговая полиция РФ отвечает всем формальным признакам мобилизационной «опричной» структуры, на деле она уже стала одним из факторов смягчения нестабильного режима системы управления. Компромисс между предприятиями-неплательщиками и налоговыми полицейскими оказался выгоднее со служебной точки зрения, чем конфронтация.

Точно так же в российском футболе неконкурентный способ турнирного поведения команд оказывается выгоднее (в широком смысле слова) конкурентного. Если президент и главный тренер футбольного клуба откажутся играть «договорные» матчи с заранее известным результатом, они не только осложнят финансовое положение клуба, но и восстановят против себя всю лигу и весь судейский корпус, так что на последующих матчах их команду будут «гасить» всеми имеющимися средствами. Для достижения успеха в чемпионате требуется не только иметь хорошую команду, но и удачно провести закулисные переговоры с представителями других клубов и судьями, заплатить им за победу в одних матчах и получить деньги за ничью или поражение в других.

Эта финансово-политическая составляющая футбола не менее важна для успеха, чем собственно спортивная. В результате футбол, который, казалось бы, по определению обязан быть остроконкурентной сферой деятельности, превратился в царство платных договоренностей и закулисных интриг. То, как это сказывается на качестве игры и общем уровне российского футбола, становится ясно во время международных матчей. Впрочем, не будем о грустном.

Когда системой управления востребованы аварийно-мобилизационные стереотипы поведения, то они вдруг «просыпаются» даже в тех людях, кто, казалось бы, совсем не подходит для управленческой деятельности в суровое нестабильное время. Первое ельцинское реформаторское правительство состояло из вчерашних институтских заведующих лабораториями и подобных им интеллигентов. Ни Гайдар, ни Чубайс, ни остальные по своему прошлому опыту и образу жизни никак не походили на «комиссаров в пыльных шлемах» и прочих пассионариев. Все они производили впечатление скромных и тихих интеллектуалов. Но именно эти завлабы и доценты подняли страну на дыбы и сделали ту жестокую работу, к которой не решались подступиться предыдущие поколения матерых советских аппаратчиков.

Лучшей иллюстрацией гибкости русского национального характера служит жизненный путь Бориса Ельцина, который половину жизни преуспевал в застойной бюрократической системе управления, демонстрируя все требуемые этой системой личные качества, а вторую половину успешно эту застойную систему разрушал, проявляя необходимые для революционера антибюрократические стереотипы поведения.

Возникает соблазн сделать вывод, что имеющееся в той или иной организации в данный момент состояние системы управления зависит от предпочтений ее руководителя (а в России в целом — от верховного правителя). Если он проводит мобилизацию ресурсов, ужесточает дисциплину и требует от всех следования стратегическим целям, то система управления неизбежно переходит в нестабильный режим. Подчиненным становится выгодно подыгрывать новому официальному стилю работы и демонстрировать стереотипы, свойственные аварийно-мобилизационному состоянию системы управления. Но реальные исторические события показывают, что руководитель, даже монарх или генеральный секретарь, сам по себе не является решающей силой, достаточной для смены режима функционирования системы управления.

Руководитель, в силу присущих ему особенностей характера и уровня понимания общественных процессов, может требовать от подчиненных самопожертвования, проводить мобилизации, репрессировать несогласных и звать к новым рубежам. Но если вектор развития общества противоположен действиям руководителя, то последний обречен на поражение. Павел I и Н. С. Хрущев трясли общество, как грушу, пытались привить ему рыцарский или коммунистический идеал поведения, заставить подданных думать не о шкурных, а о государственных интересах. Они неустанно наказывали и призывали, реорганизовывали и воспитывали. В итоге государственный аппарат, менее всего желавший возвращения системы управления в нестабильный режим, при полном одобрении населения сверг и того и другого.

Конечно, большинство периодов реформ и нестабильности в России начинались с действий верховного руководителя. Но так было лишь по той причине, что в условиях централизованного управления руководителю проще раскачать существующую систему, ему легче начать. Однако сделать это он сможет, если вектор его действий совпадает с вектором движения маятника русской системы управления. Действия руководителя в этом случае были подобны действиям изначального кристалла в перенасыщенном растворе. Вокруг него начинается кристаллизация новых стереотипов поведения и возникает новое состояние системы управления. Если раствор не является перенасыщенным, то можно сколь угодно мощный кристалл бросать в раствор, все равно ничего не получится. Те «реформаторы-аварийщики», кто достиг успеха, правили в подходящее для них время. Как было сказано о востребованности временем реформ Петра I, «народ собрался в дорогу и ждал предводителя».

Я был свидетелем и участником неудавшейся попытки перевести систему управления в нестабильный режим. Некоторое время назад к руководству Ярославским шинным заводом пришла новая команда управленцев, в частности, я был назначен на должность директора по персоналу и социальным вопросам. До того система на заводе находилась в стабильном, застойном состоянии, управляемость была потеряна. Рыночная доля снижалась, накопилась пятимесячная задолженность по зарплате, процветало воровство; почти никто на заводе не работал в полную силу.

Новые руководители-«варяги» за короткий срок смогли ввести серьезные элементы мобилизационного, аварийного стиля работы. На заводе начались массовые увольнения управленцев, ужесточились наказания, одна треть структурных подразделений была ликвидирована. Система по многим параметрам становилась нестабильной. Персонал отчаянно искал возможность снова перейти к спокойному, стабильному режиму работы, изобретая самые разные способы «приручения» системы, вследствие чего темпы перемен вскоре стали замедляться.

Поскольку отдел труда и заработной платы (ОТиЗ) был в моем ведении, я старался всеми силами ужесточить нормирование, чтобы цеховые нормировщики (сотрудники ОТиЗ) постоянно повышали нормы выработки и срезали расценки. Каждый месяц за единицу работы рабочие получали все меньше и меньше, и сделано это было не только для экономии на заработной плате (доля зарплаты в структуре себестоимости шинного производства невелика). Снижение расценок вынуждало рабочих и их низовых руководителей повышать производительность, чтобы сохранить прежний размер зарплаты.

Острая конкуренция на шинном рынке потребовала срочного снижения себестоимости (в первую очередь за счет увеличения объема производства, так как при росте объемов падает сумма условно-постоянных расходов в расчете на одну шину). Пришлось пойти на традиционные для русского управления меры в их крайней, «лагерной» форме. В некоторых сталинских лагерях был так называемый «барак без последнего»: когда надо было заставить заключенных быстро выйти из барака, объявлялось, что покинувший барак последним будет застрелен. В таких случаях заключенные, естественно, бросались к выходу, любой ценой стараясь не опоздать; все правила взаимовыручки сразу же прекращали действовать.

В ОТиЗ был применен аналогичный метод. В каждом из основных цехов было выделено свое бюро труда и заработной платы (БТЗ), где работали нормировщики. Было объявлено, что ежеквартально то бюро, которое за данный конкретный квартал снизит расценки меньше, чем БТЗ других цехов, подвергается наказанию. В этом «отстающем» бюро просто сокращают одну ставку и увольняют одного нормировщика. Тот же самый «барак без последнего», или, как обзывали эту систему, «умри ты сегодня, а я завтра». Внутри каждого бюро нормировщики были повязаны круговой порукой и потому вынуждены сотрудничать в деле повышения норм. А между бюро разворачивалась конкуренция за право не быть уволенным.

Система со скрипом начала работать. Нормировщики со слезами на глазах повышали рабочим нормы выработки и снижали расценки, а ненавидимый и проклинаемый директор по персоналу затравленно огрызался из своего кабинета. За год производительность труда на заводе выросла почти вдвое (на 97,5 %), а производство шин (в штуках) в расчете на одного рабочего — на 28,1 %.

Но раскрыть и использовать удавалось лишь часть скрытых резервов. Сотрудники ОТиЗ сразу же начали лихорадочно искать способы не допустить разрушительной для себя внутренней конкуренции коллектива, сохранить внутреннюю стабильность и спокойный ритм работы. Начали составлять очередь, кого увольнять первым, а кого — вторым, исходя не из результатов работы, а из того, у кого пенсия выработана, у кого муж хорошо получает, кто может относительно легко устроиться в другом месте. И раз в квартал отдел старался «сдавать» мне для увольнения по одному человеку, но не того, кто хуже работает, а того, кто понесет меньший ущерб от увольнения, — наш русский принцип решения сложных социальных и производственных проблем. В общем, ОТиЗ как низовая кластерная ячейка оказывал достойное сопротивление жестокой аварийно-мобилизационной системе управления.

Подобную круговую оборону можно было прорвать лишь изнутри отдела, с помощью ударников-энтузиастов. Такой потенциальный «стахановец» в отделе был — начальник БТЗ 2-го цеха Татьяна Юрьевна Баутина. Она обладала необходимой энергией, большим опытом, высокой квалификацией и отчаянным характером. Она почувствовала, что сейчас может проявить свои лучшие профессиональные качества, реализовать свой потенциал, отбросив опостылевшие уравнительные стереотипы поведения. Татьяна Юрьевна решилась принять предложенные начальством новые правила игры и за один месяц разработала и внедрила новую методику расчета трудоемкости приготовления резиновых смесей, за счет чего сократила 56 ставок. Это был трудовой подвиг, который надо было достойно вознаградить.

Директор по персоналу в моем лице должен был, по существующим правилам, на заседании дирекции выбить ей какое-то серьезное поощрение. Я настаивал на том, чтоб ей была выдана крупная разовая премия — десять месячных окладов. Это должно было быть знаком для всех остальных. Если бы премия была выделена, то событие стало бы переломным. Большинство сотрудников поняли бы, что уже невыгодно и бессмысленно цепляться за старые стереотипы неконкурентного взаимодействия, что безопаснее и выгоднее соблюдать правила «конкуренции администраторов», свойственные нестабильному состоянию системы управления.

Это был решающий момент. Директору по персоналу не хватило административных ресурсов для того, чтоб протащить необходимое решение. Большинство членов дирекции к тому времени уже не были столь рьяными сторонниками аварийно-мобилизационного режима и не поддержали решение о премировании. Сотрудник пошел против существовавших стереотипов, раскрыл резервы, показал, как можно работать, сократил 56 ставок и… не был вознагражден. Фактически он оказался в дураках.

Все в отделе (и не только в отделе) сразу поняли, что произошло. И больше никто и никогда в ОТиЗ не высовывался и не пытался участвовать в мобилизационных и подобных им мероприятиях. Сама Баутина, поняв свою ошибку, — доверилась реформаторам, — уже со следующего квартала стала скрывать цеховые резервы снижения трудоемкости, стараясь накопить в цехе «кадровый жирок», то есть начала работать в застойном режиме. Так не удалась попытка перейти в мобилизационный режим на одном отдельно взятом участке производства; атака на стабильную систему управления захлебнулась.

Чередование усиления и ослабления стереотипов уравнительности в русском менталитете играет немаловажную роль в саморегулирующемся механизме смены стабильного и нестабильного состояний системы управления. Когда период застойного, стабильного режима функционирования системы управления затягивается, отсутствуют внешние и внутренние угрозы, то население начинает забывать, зачем ему нужна уравниловка, как она спасает от навязывания аварийно-мобилизационных порядков. В отсутствие угроз со стороны нестабильной системы управления люди начинают роптать на уравниловку, требовать возможности лучше работать и лучше жить, самим планировать свою судьбу и строить карьеру, работать по способностям и побеждать в конкурентной борьбе.

Начинается брожение умов, глухое недовольство переходит в открытый протест и требования перемен. В конце концов система управления сваливается в состояние нестабильности, проводятся реформы со всеми вытекающими отсюда последствиями — мобилизациями, новым перераспределением, репрессиями, падением жизненного уровня. Население в очередной раз убеждается в справедливости поговорки «за что боролись, на то и напоролись» и, защищаясь от «конкуренции администраторов», закрепляет в своем сознании представления о благотворности уравниловки и порочности конкурентных отношений.

Отмена крепостного права и последовавшая полвека спустя столыпинская реформа ослабили традиционное подавление стереотипов самостоятельного существования и конкуренции, усилили имущественное и социальное расслоение общества. Естественно, те социальные группы, которые не смогли воспользоваться новыми возможностями и не получили выгод от реформ, озлобились. Это озлобление долго искало выход, пока не нашло его в уравнительной социалистической идеологии. Конфликт закончился революцией и возрождением уравнительности на новом, советском уровне.

Точно так же за спокойные брежневские годы люди забыли, как опасна мобилизационная фаза системы управления, как разрушительна «конкуренция администраторов», и снова начали норовить выделиться из общего ряда. Наиболее способные и амбициозные стали требовать предоставления возможности эффективной и самостоятельной работы, работы на себя. Они фактически настаивали на легализации свободного предпринимательства, это требование с каждым годом усиливалось, постепенно трансформируясь в требование смены социально-экономического строя.

В итоге стабильная, застойная система управления была разрушена и перешла в нестабильный режим функционирования. В отличие от предыдущих периодов нестабильности, мобилизация ресурсов и их перераспределение приняли новые, как правило, ненасильственные формы: гиперинфляция, обесценивание вкладов, задержки заработной платы, задержки банками платежей юридических лиц, отрицательные ставки ссудного процента и процента по депозитам и вкладам, финансовые пирамиды, ваучерная приватизация, залоговые аукционы, невозврат кредитов и многое-многое другое.

Большая часть населения почувствовала, что оказалась в проигрыше от реформ, и потребовала возвращения к неконкурентному, застойному режиму системы управления. Политическим отражением такого разочарования явились октябрьские события 1993 года в Москве. Пик подобных настроений пришелся на середину 90-х, и если бы не известные обстоятельства (о которых, говоря шекспировскими словами, «приличней вам понять, чем мне сказать»), на президентских выборах 1996 года победил бы Зюганов.

Можно сделать вывод о том, что усиление уравнительных настроений способствует стабилизации системы управления, переводу ее в мирное, спокойное состояние, а ослабление стереотипов уравниловки и усиление «конкурентных» правил поведения, требований оплаты по труду — переходу в нестабильный режим.

Множество примеров народного сопротивления переменам дала приватизация — период краткий, но бурный. Напомню, что, согласно законодательству, большая часть предприятий была обязана выбрать один из трех вариантов акционирования и приватизации[264]. Выборы варианта проходили на собраниях коллектива предприятия, голос каждого работника «весил» одинаково, независимо от должности, стажа и т. д.

Первый вариант был наиболее дешевым для коллективов; акции надо было выкупать у государства по самой низкой цене, но самих акций работникам полагалось немного. Преобладающая часть акций продавалась на аукционе любым инвесторам. Контрольный пакет предприятия могли купить сторонние фирмы. Для руководителей приватизируемых предприятий это был самый неприятный вариант, так как новый собственник наверняка заменил бы топ-менеджеров на своих людей. Второй вариант акционирования предполагал, что контрольный пакет акций выкупался членами трудового коллектива предприятия; каждая акция в этом случае стоила значительно дороже, чем при других вариантах.

Был предусмотрен и весьма экзотичный для России третий вариант — коллектив предприятия мог проголосовать за то, чтобы крупнейший пакет переходил в руки какой-нибудь инициативной группы, которую реально мог представлять только директор и его команда (или же кто-то с подачи директора); часть акций продавалась остальным работникам. Стоимость каждой акции, попадавшей в руки инициативной группы и членов трудового коллектива, в таком случае была дешевле, чем при втором варианте.

С самого начала приватизации руководители предприятий, которые острее других осознавали опасность захвата контрольного пакета сторонними инвесторами, давили на коллективы, уговаривая их — только не выбирайте первый вариант, при котором акции хоть и дешевые, но их у вас будет мало. Заставляли голосовать за второй или даже третий варианты.

Рядовые же сотрудники противодействовали этому, считая, что, наоборот, приватизация — это очередная беда, которая на них свалилась, и главная задача — как-то сохранить стабильность, но за меньшие деньги. Поэтому до середины 1993 года рядовые сотрудники, как правило, хотели, чтобы был выбран первый путь. Директора заводов нанимали консультантов, стращавших коллективы приходом новых хозяев, которые всех разгонят и обанкротят и вообще заставят работать по-настоящему. С помощью административных мер и запугивания рабочих заставляли голосовать за второй вариант, вынуждая становиться владельцами контрольного пакета.

Рядовые сотрудники видели в приватизации не шанс стать собственниками, а угрозу стабильности, угрозу, от которой надо было откупиться. Поэтому они были согласны покупать акции, чтобы откупиться от перемен, но искали способы сэкономить. Я консультировал акционирование и приватизацию десятка предприятий и хорошо помню настроения их коллективов. Лишь с осени 1993-го, когда в печати стали широко пропагандироваться примеры перепродажи акций работниками за большие деньги каким-то мифическим нуворишам, когда стало ясно, что акции могут быть и вложением капитала, тем более что они покупались работниками за бесплатные для них ваучеры, — лишь после этого коллективы стали охотнее голосовать за второй вариант акционирования и приватизации, и он стал основным для большинства отраслей.

Были и анекдотичные случаи; мне довелось стать свидетелем одного из них. Приватизировался один ярославский завод, имевший персонал численностью несколько сот человек. Генеральный директор надеялся уговорить работников выбрать второй вариант акционирования и сохранить контрольный пакет в руках коллектива. Но работники завода посчитали, что они сумеют удержать контроль и избавиться от угрозы внешнего захвата еще дешевле, чем при втором варианте, — а именно, выбрав третий вариант.

И вот они по собственной инициативе пришли толпой в кабинет директора и стали его уговаривать, как в свое время Ивана Грозного в Александровой слободе: «Царь-батюшка, господин товарищ директор, давай мы выберем третий вариант, мы проголосуем, а ты только согласись стать инициативной группой, которая получит в свои руки близкий к контрольному пакет акций. Коллективу это обойдется дешевле. Стань нашим барином, мы за это проголосуем, только чтобы, не дай бог, нас не заставили, как при втором варианте, платить большие деньги за собственность на нашем предприятии». И даже пообещали помочь директору деньгами для выкупа им пакета акций. Руководитель не ожидал такого подарка, но согласился.

Однако директор, и до того регулярно нарушавший спортивный режим, разволновался от свалившегося на него народного доверия и окончательно съехал с катушек. На решающем собрании он был в стельку пьян и вел себя настолько плохо, что все-таки не набрал нужных двух третей голосов. Собрание было перенесено, а на следующем собрании победил второй вариант. Такого царя люди все-таки не захотели. Но характерна сама попытка коллектива купить себе (по возможности недорого) очередного царя-батюшку, чтобы отодвинуть страшный час наступления нестабильной полосы и каких-либо перемен.

Как же удается преодолеть сопротивление бюрократии и населения и перевести систему управления в нестабильный режим функционирования? За счет использования уникального ноу-хау русской модели управления — параллельных управленческих структур. С незапамятных времен рядом с управленцами находились контролировавшие их работу представители параллельных властных органов. Рядом с думными дьяками — думские бояре, рядом с воеводами — фискалы, рядом с командирами — комиссары, рядом с директорами — секретари парткомов и так далее. Если в ходе реформ или революций те или иные параллельные структуры ликвидировались, то вскоре на их месте воссоздавались другие, с расширенными функциями и под другими названиями.

«Большевики быстро ввели две вертикали управления экономикой — партийную и хозяйственную, которые заменили прежние товарно-денежные связи. Третья вертикаль скоро дополнила две первые: ВЧК, которая вела постоянные наблюдения за ходом экономических процессов в стране и железной рукой устраняла сохранившиеся элементы товарно-денежных отношений»[265]. Параллельные административные структуры должны, при необходимости, переводить систему управления из стабильного в нестабильное состояние, а в спокойное время — поддерживать готовность управленческих механизмов и процедур для такого перехода. Для выполнения подобных функций они наделены обширными правами по использованию ресурсов подконтрольных им предприятий и организаций, причем эти права не уравновешены соответствующими обязанностями. Такой дисбаланс дает параллельным структурам возможность смело рисковать чужими ресурсами для достижения поставленных сверху целей, быть своеобразным катализатором процесса перехода к аварийно-мобилизационной работе. Примером может служить развертывание параллельными структурами (в лице парткомов и комитетов комсомола) стахановского движения в годы первых пятилеток.

Инициатором рекорда А. Стаханова может считаться секретарь парткома шахты Центральная Ирмино в Кадиевке К. Г. Петров. От редакции газеты он получил указание организовать нечто замечательное к Международному дню молодежи.

Партком шахты решил, что это должен быть рекорд в выработке, однако заведующий шахтой Заплавский «решительно отказал», считая рекорд нереальным: мол, он только от работы отвлечет, а влияния на общие показатели не окажет. Партийная группа, однако, не отступила и продолжала заниматься этим втайне. Выбор пал на Стаханова. За два дня до рекорда он был посвяшен в замысел. Стаханов, уточнив сумму вознаграждения, согласился. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1935 г. рекорд состоялся. Шахтеры, не имевшие отношения к рекорду, в шахту не допускались[266].

Все было подготовлено заранее: проверено атмосферное давление, приведен в порядок транспорт. Стаханову дали двух помощников, чтоб он не отвлекался на подсобную работу. В итоге на собрании объявили о 14-кратном перевыполнении нормы Стахановым. В решении, принятом тотчас же, был отмечен мировой рекорд, который расценивался как «верный путь претворения в жизнь указаний партии». Стаханова осыпали деньгами, подарками, он получил новую квартиру[267].

Итак, для достижения своей цели партком должен был иметь право действовать вопреки мнению официального руководства шахты, то есть нарушать должностные обязанности, действовать незаконно, но «по революционному целесообразно». И в целом по стране параллельные административные структуры смогли преодолеть сопротивление директоров и линейных руководителей. Высшее государственное руководство во всеуслышание заявило, что в противостоянии администрации предприятий и параллельных структур (парткомов, завкомов и комитетов комсомола) оно однозначно поддерживает последних.

Выступая на Всесоюзном съезде стахановцев, Сталин рекомендовал «дать, в крайнем случае, инженерам и хозяйственникам, этим уважаемым людям, слегка в зубы, если они не проявят готовности поучиться у стахановцев»[268]. Персонал предприятий и организаций был добровольно-принудительно брошен на ударную работу под устрашающим лозунгом «Сегодня — рекорд, завтра — норма!», а система управления предприятиями приобрела еще более ярко выраженный аварийно-мобилизационный характер.

«К середине 1935 г. на каждом предприятии был свой стахановец. Иногда это доходило до абсурда. Зубные врачи обязывались утроить норму удаления зубов, балерины „по-стахановски“ крутили фуэте, в театрах вместо 2–3 премьер выпускали 12, а профессоpa брали на себя обязательства увеличить число публикаций к очередному юбилею Октябрьской революции»[269].

В русской истории уже имел место подобный «великий почин», инициированный «сверху» и подхваченный на местах. Речь идет о монастырской реформе второй половины XIV века. К тому времени уклад монастырской жизни препятствовал как централизации церковной власти в руках митрополита Алексея, тогдашнего главы русской церкви и фактического руководителя правительства великого князя московского, так и задачам «собирания» земель Москвой.

Русские монастыри того времени были так называемыми келиотскими, где монахи жили «отдельно, по кельям, имели содержание в зависимости от своего достатка. Удалившийся от дел князь, боярин или богатый горожанин мог устроиться в монастыре с привычными удобствами, окружить себя многочисленной прислугой. Основателями и содержателями (ктиторами) таких монастырей, как правило, выступали представители феодальных верхов. …Прикрываясь покровительством влиятельного лица — ктитора, монастыри такого типа часто были весьма самостоятельны»[270] по отношению к вышестоящему церковному начальству и государству.

И Московскому государству, и церкви была нужна монастырская реформа. Она была призвана, во-первых, ликвидировать влияние местных князей и бояр на монастыри, во-вторых, мобилизовать людские и материальные ресурсы монастырей и использовать их не на рост монастырского потребления, а на строительство новых обителей в неосвоенных местах, то есть на расширение территорий, подконтрольных Москве и митрополии. Иными словами, стояла традиционная для русской системы управления задача мобилизации и перераспределения ресурсов.

Указанным целям соответствовали монастыри другого типа, так называемые киновиальные, или общежитийные. «Киновия в идеале представляла собой монашескую общину, построенную на началах равенства и корпоративности. Иноки практически не имели личной собственности, питались за общим столом, жили в одинаковых помещениях»[271]. Киновиальные монастыри, «как правило, не зависели от местных князей и были подвластны лишь епископу или самому митрополиту. В связи с этим они могли служить активными проводниками московского влияния в различных районах Руси»[272], так как развитие монастырей «не считалось с наличием внутри страны политических перегородок»[273].

Заслуживает внимания технология, с помощью которой в ходе монастырской реформы келиотские монастыри были преобразованы в киновиальные. Осенью 1355 года Троицкий монастырь, расположенный в Радонежском уделе Московского княжества и известный строгостью своих нравов, получил послание от патриарха Филофея из Константинополя. Патриарх одобрил подвижническую жизнь настоятеля обители Сергия (будущего святого Сергия Радонежского), в знак своего особого расположения прислал ему золотой нагрудный крест-мощевик и рекомендовал ему изменить уклад жизни монастыря с келиотского на киновиальный. Митрополит Алексей присоединился к мнению патриарха, и монастырь стал «общежитийным»[274].

«Совершенно очевидно, что патриаршья грамота и крест были присланы Сергию по инициативе Алексея, только что вернувшегося на Русь из Константинополя. Митрополит желал освятить задуманную реформу авторитетом патриарха…»[275] Под неусыпным контролем митрополита вслед за Троицким изменили свои уставы и другие обители, расположенные на землях собственно Московского княжества или на территориях, зависимых от Москвы. Дольше всего сопротивлялись монастырской реформе в не зависимых от Москвы новгородских, тверских, рязанских и смоленских землях.

Троицкий монастырь остался «маяком» монастырской реформы и «кузницей церковных кадров». Из его стен вышло более двадцати организаторов новых монастырей[276], а настоятель Троицкой обители стал культовой фигурой русской истории. Нетрудно заметить, что монастырская реформа и стахановское движение были организованы с помощью одних и тех же методов.

В периоды стабильного состояния системы управления государство поддерживало относительный баланс между рутинным функционированием административных структур и «идеологически обоснованным» вмешательством структур параллельных. В мобилизационные, нестабильные периоды приоритет однозначно отдавался параллельным структурам; их функционеры получали полномочия контролировать и даже отстранять от должности (нередко — репрессировать) администраторов, невзирая на чины и звания.

«Наиболее любопытный вопрос для первой пятилетки — обязательно ли при инженере должен стоять „партийный дядька“, который, хотя и ничего не смыслит в хозяйстве, но начальствует, и без согласования с ним нельзя ничего провести, или даже нужно проводить те нелепости, которые „партдядька“ считает нужными?

Ответ. Это будет, когда вырастет новая поросль советских инженерно-технических сил, вырастет инженерно-техническая интеллигенция пролетариата. А пока мы своих классовых позиций не сдадим»[277].

Чем критичнее ситуация, тем шире полномочия параллельных управленческих структур. В ходе работы по введению в эксплуатацию эвакуированных в начале Великой Отечественной войны заводов «резко повысилась роль промышленных отделов ЦК компартий союзных республик, обкомов, горкомов. Они оперативно выполняли директивные указания ЦК ВКП(б), когда наркоматы не справлялись с оперативным руководством своими предприятиями. Поэтому по прибытии в область новых заводов образовывались соответствующие отделы в партийных структурах — танковые, авиационной промышленности и т. д.: например, в Пермском обкоме число отраслевых отделов увеличилось с пятнадцати до двадцати»[278].

Фактически партийные органы подменяли собой отраслевые. Так, в Челябинске отраслевые отделы устанавливали по всем эвакуированным предприятиям сроки ввода в эксплуатацию и обеспечивали их рабочей силой (то есть перераспределяли ее с других предприятий и учреждений)[279]. В других областях они устанавливали особую отчетность директоров заводов о ходе монтажа, давали задания о поэтапном вводе в эксплуатацию и так далее[280].

При отсутствии пользующихся доверием высшего руководства параллельных структур они создаются заново (как опричники Ивана Грозного), или же свойственные параллельным структурам функции возлагаются на те подразделения, которые характеризуются наибольшей управляемостью и подконтрольностью высшему руководству. При Петре I ими были гвардейские части и специально созданный институт фискалов:

«В центре и на местах были введены должности фискалов (провинциальных и городовых), которые доносили о всех нарушениях законов, взяточничестве и вообще всех делах, приносящих вред государству.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.