Глава тринадцатая Отматывая время назад

Глава тринадцатая Отматывая время назад

Ребенок, выросший за полярным кругом, всегда в душе немного отшельник: когда засыпаешь и просыпаешься под завывание пурги за окном, часами рассматриваешь снежинки на стекле, потому что ничего другого не видно, задумчиво греешь ладошки на батарее и одеваешься по утрам под одеялом, волей-неволей привыкаешь отгораживаться от внешнего мира и оберегать свое маленькое убежище от случайных сквозняков. Почти вся моя жизнь в Мончегорске прошла дома, а не на улице, за плотно закрытыми дверями, за окнами, законопаченными ватой, за массивными пыльными занавесками и между двумя-тремя узбекскими коврами, по одному на каждую стену – для тепла. До сих пор после долгих переговоров или выступлений перед большой аудиторией моя отшельническая половина требует, чтобы ее на время оставили в покое, завернули в плед, спрятали в длинном-длинном романе про любовь и не беспокоили по пустякам.

Общаться родители то ли не умели, то ли не стремились, поэтому жили мы очень замкнуто. В гости к нам приходила одна и та же семейная пара с сыном Никитой и то всего несколько раз в год: на дни рождения мамы и папы, на Новый год, Восьмое марта, Первое мая и Седьмое ноября. Мы тоже ходили к ним в гости – и ни к кому больше. Как только я и Никита выросли настолько, чтобы иметь собственное мнение, мы оба стали избегать этих однообразных визитов. Других друзей у родителей не было, к бабушкам и дедушкам добраться можно было только на самолете, случайно на огонек мы никогда никого не ждали. Однажды мама заметила, что гости без повода – это выброшенные на ветер деньги и время. Папиным мнением никто особенно не интересовался. После работы он частенько отправлялся в гараж или читал лекции по программированию студентам-вечерникам, а у мамы «раскалывалась голова», потому что она «устала на нас всех гнуть спину на кухне». Папа называл маму «наш домашний Коба» и никогда с ней не спорил.

Пару раз меня приглашали на детские праздники к однокласснице, у которой встречали не Новый год, а Рождество, и елку украшали игрушками, которым было, наверное, лет сто или даже больше. Квартира у них была такой же планировки, как наша, но казалась втрое просторнее: вместо ковров – фотографии прабабушки-смолянки с сестрами, вместо Большой советской энциклопедии – Библия дореволюционного издания. Их семейная жизнь была окутана особой тайной, казалась осмысленной и определенно более красивой, чем наша. Они разговаривали и одевались как в кино, подавали на стол незнакомые и необычно украшенные блюда, играли в шарады. Мама считала, что все это барство не доведет до добра. Ей нравилось повторять, что мы – рядовая семья, обычные советские труженики, живем как все.

Мне не хотелось быть рядовой и довольствоваться убийственно-монотонным существованием. Иногда я мечтала, что мама с папой окажутся английскими шпионами или откуда-нибудь возьмется французская троюродная тетушка. Ее родители давным-давно сбежали из России с белогвардейцами, и вот теперь она захотела нас найти, чтобы забрать меня к себе в Париж. Эти фантазии я, разумеется, держала при себе, потому что за такое проявление неблагодарности запросто можно было и ремня схлопотать.

Ребенком я была скрытным, любила приврать, причем безо всякой для себя пользы, и совершенно не стремилась к доверительным отношениям с кем бы то ни было. Свои планы и мнения я либо держала при себе, либо, если припирали к стенке, сумбурно вываливала на мамину уставшую голову вперемешку со слезами и обвинениями, что меня никто не понимает. Я никогда не спрашивала родителей о том, как они познакомились, какое у них было детство, как их воспитывали или с кем они дружили в школе.

Моя мама всегда считала, что человечество живет неправильно. Существует единственный способ сделать ее счастливой – спросить, как нужно жить. Поскольку никто уже давно этого не делает, она очень несчастна. Как и большинству несчастных людей, ей ничего не хочется: не хочется вставать, идти на работу смотреть на надоевшие лица. Мама и почти все в ее поколении уверены, что при социализме «вкалывали на совесть», отдали родному предприятию все силы, никогда не прогуливали, не опаздывали и даже с жуткой мигренью оставались на рабочем месте ровно до пяти часов вечера. В 16.55 они начинали собираться, в 16.58 полностью одетые стояли под дверью кабинета и нетерпеливо смотрели на стрелку часов, ровно в 17.00 открывали дверь и уходили. И никто эту жертву длинной в тридцать лет так и не оценил.

На самом деле в течение тридцати лет они каждый день к девяти утра приходили на работу, сплетничали, пили чай, читали газеты, шепотом ругали начальство, ни в чем не находили смысла и между делом создавали никому не нужные отчеты никому не нужного предприятия, выпускающего никому не нужный брак. Рабочее время тянулось бесконечно и утомительно. Они делали свою работу. И по-другому не умели.

За неимением семейного прошлого и в полном вакууме доверия будущие мечты и идеалы мне пришлось искать самой, собирать с миру по нитке, вычитывать из книг. С ранних лет я слышала, что «блата у нас нет» и дорогу в жизни мне нужно пробивать самостоятельно. С другой стороны, я должна была «умерить свой гонор», потому что выскочек никто не любит и шапку нужно выбирать по Сеньке.

Наша семейная жизнь вращалась по одному и тому же кругу, в котором, как мне казалось, никогда ничего нового произойти не могло. Так оно и было, пока в тринадцать лет я не заболела какой-то странной разновидностью гепатита, загремев на целый год в областную больницу и получив возможность общаться с самыми неожиданными людьми сколько душе угодно.

Результаты анализов у меня были ужасные, но чувствовала я себя по большей части превосходно, радуясь свободе, отсутствию необходимости ходить в школу и новым знакомствам. В больнице я познакомилась с Юлией, своей первой близкой подругой. Эта дружба очень сильно на меня повлияла.

Юлия – моя полная противоположность: из большой еврейской семьи, с многочисленными бабушками, дедушками, тетушками и двоюродными сестрами, обаятельная, всегда находящая нужные слова, всеми любимая и легко справляющаяся со своей популярностью. Удивительно, что мы обе жили в одном городе Мончегорске, на одном проспекте Жданова, учились в одной школе, но никогда раньше не встречались.

В отличие от меня Юлия умела общаться с кем угодно. Вряд ли можно представить себе подростка более дикого, неуравновешенного и неуклюжего в общении, чем я до встречи с Юлей. Будучи всего двумя годами старше, она почему-то решила взять меня под опеку и в два счета разъяснила, что жизнь становится гораздо легче, если уметь хорошо притворяться. В то время она собиралась стать психологом и запоем читала книги Владимира Леви, Эрика Берна и Зигмунда Фрейда. Мы часами разговаривали о нашем прошлом, искали и находили причины для странного поведения родителей и учителей, перечитывали одни и те же романы, анализируя диалоги любимых героев, выбирали будущие профессии. Мне кажется, нам вместе удалось разложить этот странный мир по полочкам, найти всему свое место и время, примириться с настоящим, поверить в будущее, и от этого мне стало спокойно на душе. Я поняла, что не обязана быть ни на кого похожей, не обязана слушаться родителей и учителей, не обязана ничего принимать на веру и, самое главное, не обязана никому ничего объяснять. Можно просто притвориться, улыбнуться, вставить нужное слово – и почти наверняка тебя оставят в покое. «Выслушай и молча сделай по-своему» – лучший совет из всех, которые я когда-либо получала.

Болезнь моя закончилась так же необъяснимо, как и началась, никогда с тех пор ничем о себе не напоминая. Благодаря безупречной школьной репутации отличницы меня не оставили на второй год и согласились перевести из седьмого в восьмой класс под честное слово, что я все нагоню. Как по мановению волшебной палочки, у меня появились друзья по интересам, поклонники и близкие по духу наставники, с которыми было легко и приятно. Вакуум заполнился заседаниями литературного объединения, комсомольскими тусовками, журналистскими заданиями, бардовскими кострами и девичьими гаданиями. Юля по-прежнему была рядом.

Родители скептически наблюдали за всплеском моей популярности и превращением гадкого утенка в восходящую звезду, втайне мечтая, лучше бы их дочка была попроще и поскромнее. Но, поскольку ни к оценкам, ни к отзывам учителей придраться было невозможно, им ничего другого не оставалось, кроме как ослабить поводок.

После школы я отправилась в Мурманский пед институт на филфак, потому что любила читать и писать. Институт я выбирала такой, куда бы меня взяли со стопроцентной вероятностью. Мне обязательно нужно было поступить, чтобы не возвращаться жить к родителям. Филолог из меня не получился. После второго курса я бросила институт и в последний раз напугала родителей, оказавшись беременной и незамужней.

Старый мир с его отсутствием секса, дефицитом, уравниловкой и мещанской моралью уходил в прошлое. Красивая жизнь казалась естественной и доступной, она была везде – в мексиканских сериалах, в рекламе зубной пасты, в новых глянцевых журналах, в пунктах обмена валюты, в коммерсантах, в непонятных «приватизациях» и «свободном рынке». В самом начале 1990-х я уже знала, что я другая, «несоветская». Начинающая хищница к тому времени хоть и не могла похвастаться богатой добычей, но уже достаточно долго привыкла жить на свободе, полагаться исключительно на собственный нюх, пользоваться обстоятельствами и не обременять себя лишними сомнениями.

В первый год после рождения Пашки в моей жизни ничего особенного не происходило. Алекс заканчивал институт в Питере, а я, как ни в чем не бывало, впитывала рекламный гламур с телевизионных экранов и перестала общаться со всеми, кто хотя бы раз косо на меня посмотрел. Экономя на еде и донашивая одежду школьных времен, я находила возможность покупать Cosmo и дорогую косметику. Это оказалось так просто – вычеркнуть и забыть отличницу-спортсменку-комсомолку, звезду класса. Уже тогда было видно, что проторенных троп больше не существует.

Как-то меня попросили отредактировать диссертацию начинающего бизнесмена. Общаясь с ним, я узнала о существовании ваучеров, акций и пунктов обмена валюты. Этот новый мир показался мне настолько интересным, что я решила поступить на заочное отделение в ФИНЭК. Как именно можно превратить финансовые знания в реальные деньги, я понятия не имела, но решила попробовать: стала секретарем того самого новоиспеченного кандидата экономических наук, диссертацию которого наполовину сама и написала. Сначала отвечала на звонки, потом стала готовить договоры и общаться с клиентами, а через год, воспользовавшись длительным отсутствием босса, открыла собственный бизнес.

В середине 90-х годов я зарабатывала на жизнь тем, что скупала у населения акции приватизированных предприятий и перепродавала их московским брокерам. Нередко случались дни, когда я своими руками пересчитывала и выдавала по сто-двести тысяч долларов. Мне было тогда чуть больше двадцати лет. Время от времени я была еще и инкассатором, то есть возила эти самые деньги на скупку акций сама из Москвы самолетами «Аэрофлота». Из средств самообороны у меня в кармане лежал баллончик со слезоточивым газом, который спокойно можно было проносить на борт, он не считался оружием. Как-то раз один из наших пунктов скупки акций ограбили. Там работали моя одноклассница и ее муж. Милиция уверяла, что все это притворство и деньги парочка просто прикарманила. Я не знала, кому верить, а правды мы так и не узнали. Одноклассница с мужем вскоре уехали из нашего города, а я тогда впервые поняла, что играю с огнем. Хорошо, что мы тогда вовремя остановились и уехали в Финляндию. Дикие 90-е годы с убийствами в подъездах, бандитскими разборками и взятками остались в прошлом.

Наши европейские дети к двадцати годам только заканчивают школу. В шестнадцать им кажется, что впереди еще много времени, поэтому в их задачи входит просто хорошо учиться, помогать по хозяйству родителям и иметь какое-нибудь хобби. Мы в этом возрасте уже точно знали, что пора выбирать институт, записывались на подготовительные курсы, ходили по репетиторам. К девятому классу тот, кто хотел чего-то добиться в жизни, уже имел более или менее четкий план. Не поступить в институт в наше время казалось трагедией и страшным позором. Многие к этому времени уже успевали поработать. Как-то мы с Пашкой разговорились о том, что во взрослой жизни ему придется конкурировать за место не с инфантильными европейцами, а с на все готовыми индусами, трудолюбивыми китайцами и выходцами из СНГ. Я пыталась нарисовать картину, как его ровесники из стран третьего мира живут в бедности, как им во что бы то ни стало хочется вырваться из трущоб из страха за завтрашний день. Дети не верят, что все серьезно. Конечно, по сравнению со мной у них будут преимущества: иностранные языки, связи родителей, деньги на первое время. Они мобильны, у них меньше культурных барьеров. Но не будет чувства отчаянной необходимости получить во что бы то ни стало этот диплом или эту работу, которое двигало нами в начале 90-х и движет сегодняшними эмигрантами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.