Сальвадор Дали

Сальвадор Дали

«Если ты играешь в гения, ты им становишься».

Сальвадор Дали

Недолгое пребывание в Мадридской академии изящных искусств лишь убедило Сальвадора в несостоятельности каких-либо догм для новатора. На удивление легкое поступление в академию и признание заори его таланта послужило начинающему художнику доказательством в том, что он уже состоялся и может продолжать путь по своему собственному усмотрению. Ему необходимо было сверить часы со временем современников, и, убедившись в невозможности не только идти по чьим-либо следам, но, даже взять на вооружение что-либо из существующего в академической школе искусства, Дали осознал, что готов идти своей дорогой. Лишь тот может отметать нормы, кто слишком сильно верит в себя. Сальвадор Дали верил в себя не просто слишком – он был готов признать себя героем – и это стало его самым главным оружием в борьбе за признание. «Несмотря на первоначальный энтузиазм, я вскоре разочаровался в Академии изящных искусств. Отягощенные летами и привычкой к декорированию профессора ничему не могли меня научить», – напишет он позже свой беспощадный приговор столпам живописи.

Но было бы величайшим заблуждением полагать, что только безумные амбиции руководили деятельностью этого экзальтированного живописца – чрезвычайные притязания были лишь результатом бесконечных и упорных анатомических исследований уникальной чувственности, кропотливого расчленения невероятных фантазий, что позволяло Дали называть себя реформатором живописи. Руки лишь переносили страсти бушующего ума на полотна, и в этом смысле он, конечно же, был единственным в своем роде, шедший по границе безумия и нормального, готовый предать свои действия точному и беспристрастному психотерапевтическому вскрытию и в то же время неспособный управлять собственными эксцентричными эмоциями. Первые месяцы в академии проявили истинное отношение Дали к своей мечте: долгие месяцы он жил лишь внутренней жизнью, проводя время только в академии или в своей крошечной комнате над созданием кубических полотен. «Из академии в комнату, из комнаты в академию, одна песета в день и ни сантимом больше. Моя внутренняя жизнь довольствовалась этим. А всякие развлечения мне претили». Но это не из-за страсти художника к учению, напротив, он даже не верил, что кто-то способен дать ему что-нибудь ценное. Титаническая и абсолютно изнурительная работа позволят ему в двадцать два года заявить со всей ответственностью на экзамене по теории изящных искусств, что «ни один из преподавателей школы Сан-Фернандо не обладает достаточной компетенцией», чтобы судить его. Сальвадор Дали ведет себя как настоящая агрессивная личность-победитель, как хищник, способный раздвинуть рамки чужого восприятия ради собственного восхождения.

В это самое время Испания уже начала полниться слухами о появлении нового самобытного художника, способного в будущем затмить всех доселе известных. Сам знаменитый Пикассо, проезжая через Барселону, похвалил одну из картин Сальвадора. Позже, приехав в Париж, Дали посетил великого мэтра, подчеркнув с искренним почтением, что направился к нему раньше, чем в Лувр. Кстати, почерк поступка характерен лишь для победителей, которые сами проламывают для себя проходы в лесных завалах человеческого однообразия и безвольной обыденности. Ярким подтверждением жизненной агрессии является и решительность, проявленная и для организации встречи с Фрейдом – больше чтобы утвердиться в собственных глазах и иметь новые козыри для низвержения к своим ногам окружения.

Однако первая поездка в «Центр Вселенной» – Париж – не увенчалась успехом, и перед возвращением Дали даже захандрил. В действительности вера в себя периодически оставляет даже очень сильных людей – их непревзойденность состоит в том, чтобы преодолеть тяжелые удары жизни быстро и без последствий для психики. Но никакие внешние раздражители больше не могли влиять на становление нового покорителя идей высокого искусства. Памятуя о своей исключительности, Дали создавал новые творения, ожидая скорого потрясения закованного в кандалы непостижимой морали общества. Привыкший с раннего детства все делать наперекор, Сальвадор находился в вечном поиске и постоянно ошеломлял тех, кто пытался как-то на него воздействовать. Одинаково относясь как нападкам критиков, так и «пророкам» быстрой славы, он всегда слушал только один голос – свой собственный – и ни на миг не сомневался, что именно этот голос укажет верный путь. Ничто не могло отвратить этого человека от работы. Возможно, потому что он сам относился к живописи не как к работе, а как «деятельности гения»; с другой стороны, не существовало абсолютно ничего адекватного гигантскому самомнению Дали. Пожалуй, стоит упомянуть и об отношении Дали к наставлениям отца. Последний был тверд и так или иначе внушил сыну необходимость быть защищенным от общества материальной независимостью, а само пристально-ответственное отношение Дали-старшего к семье как пример не могло не иметь косвенного влияния на Сальвадора. Кстати, в более чем откровенной книге о себе Дали говорит об отце как о данности, не пытаясь подвергнуть оценке или сомнению его позицию, а отторжение отцом от семьи его самого – едва ли не единственный нераскрытый эпизод в его собственной книге.

Вскоре Дали, всегда с пренебрежением относящийся к деньгам, заключил первый контракт на продажу своих картин, а когда ему было двадцать два года, о его картинах, выставленных в Зале Иберийских художников в Мадриде, критики отозвались весьма обнадеживающе. Торговцы полотен начали поглядывать в сторону Дали, правда, не слишком спеша делать щедрые предложения. Очевидно лишь то, что наиболее дальновидные мастера и торговцы картинами увидели в двадцатитрехлетнем Дали, смело отметающем устоявшиеся догмы, нового художника с «блестящим будущем». В действительности к этому времени Сальвадор убедился в двух закономерностях: все великие вещи, которые были написаны до него, были написаны первопроходцами, не боящимися бросить вызов любым правилам; и также в том, что для победы нового над старым необходимы полная свобода мыслительного процесса и полное непринятие каких-либо авторитетов. В это время Сальвадор Дали – неслыханный чудак с замашками параноика, не научившийся в жизни ничему, кроме живописи, был готов совершить стремительный прыжок в бесконечность. Не существовало ничего такого, что могло бы стать реальным препятствием на пути «наполовину сумасшедшего гения», как он сам себя назвал. К слову, даже миф о себе, создаваемый Сальвадором Дали в течение всей его жизни, удивительно точно соотносился с образом нового, непостижимого и находящегося на грани с понимаемым – дальновидным и исключительно точным решением художник обрек современников на вечное непонимание себя и своих творений, а значит, и на благоговение пред недосягаемым. Ненавидящий всякую «нормальность», руководствующуюся лишь «самыми строгими законами приспособляемости», Дали сумел придать себе роковой контраст с остальным миром, настолько потрясающий, что человечеству, понимающему его или нет, осталось только идентифицировать тот образ, который художник предложил в качестве официального себя. В этом также один из существенных штрихов его восхождения, ибо любого мыслителя должны узнавать по очень сильным признакам-оттенкам, свойственным лишь ему. Рождающийся мастер дал слово не обезличить себя каким бы то ни было творческим союзом, не поддаться разрушительному влиянию какого-либо коллектива. Он твердо решил навсегда остаться в одиночестве ради собственной единоличной победы. Дали всегда был верен слову, данному самому себе, – в этом его воля и вера.

Но его слова приобрели вес лишь благодаря титанической и такой же сумасшедшей работе. И если вначале его друг Лорка был не слишком щедр на похвалы, то когда Сальвадору исполнилось двадцать три, поэт написал, что потрясен «его творческой одержимостью, невероятной уверенностью и напряженностью».

Почти в это же время он нашел женщину, сумевшую принять его таким, каким он был, и сумевшую (как ни странно) отвечать его эксцентричным требованиям. Гала (Елена Дьяконова) воплотила в себе мечты творца о Градиве («ведущей вперед») и, без сомнения, сыграла значительную роль в жизни Дали, поскольку разбавила его ожесточенное одиночество и, не исключено, спасла от сумасшествия. Любовь не повлияла, тем не менее, на рваный, порой неистовый график работы Дали, еще больше возжелавшего победы, славы и величия. Иногда он мог на месяц запереться в мастерской и явиться на мир с несколькими творениями, претендующими на прикосновение к вечности и содержащими убедительный синтез его странного ума и неиссякаемого упорства.

Несмотря на то что картины кое-как продавались, Дали преследовала постоянная бедность, и лишь несравненные усилия спутницы жизни спасали маленькую семью от нищеты, а остальной мир – от экзальтированного бешенства и проклятий самого художника. «По мере того как мое имя внедрялось, как рак, в глубину общества, которое не желало слышать и говорить обо мне, практическое существование становилось все труднее», – заметил сам художник. Полностью выкладываясь и продавая картины «редким товарищам» за низкую плату, он в шутку удивлялся, что еще вообще есть покупатели, ведь он гений, а «гениям предназначено умирать с голоду». Часто нечеловеческое напряжений Дали и его Галы, всегда мужественно находящейся рядом, достигали апогея и им казалось, что самообладание покидает их, но всегда находился какой-нибудь, почти фантастический выход, позволяющий отдалить духовное истощение. Наконец один из критиков подсказал художнику еще одну возможность продвинуться вперед – выставить свои работы в Америке.

Несмотря на сомнительность результата, Дали стал одержимым этой идеей, тем более интригующей его из-за полного отсутствия средств для такого путешествия. В решении этой маленькой, на первый взгляд, проблемы проявился весь Дали – совершить во что бы то ни стало то, что хоть на миллиметр может приблизить его к цели! Едва осознав необходимость ехать, он тотчас начал решительно действовать, выбивая и выпрашивая необходимые деньги с таким осатанелым упрямством, что те, кто их имел, конечно же, отдали художнику столько, сколько могло бы обеспечить его существование на далекой заокеанской земле. Очень символично, но едва ли не наибольшую помощь в организации поездки в США оказал Пикассо. Скорее всего, Дали не лукавит, когда сообщает, что Пикассо был для него наиболее ярким ориентиром и чрезвычайно повлиял на его творчество. «Пикассо, без сомнения, тот человек, о котором – после моего отца – я чаще всего думал». Эта фраза значит очень много. Дали нуждался в идеале, и это свидетельство того, что окутывание своей личности туманом таинственной мистики – не что иное, как сознательная работа мозга в направлении покорения мира. Кроме того, это доказательство не божественности творчества Дали, а его человеческой способности и готовности пропускать через себя все великое – свойство, которое удавалось развить посредством мучительной работы лишь бесконечным труженикам.

Почти все картины Сальвадора Дали на выставке во время первого путешествия на другой континент были проданы, а его второе посещение Америки позволило говорить о «начале славы». Поездка и связанные с ее организацией финансовые сложности, возможно, заставили бы другого отказаться от сомнительного мероприятия или, по крайней мере, отложить его. Но только не Дали. Его жизнь всегда была рядом несвязанных, часто неудачных, но цепких попыток, и Америка была лишь одной из них в этом бесконечном ряду. Не получи он признание там, бесспорно, его изворотливый изобретательный ум нашел бы какие-нибудь другие решения, которые неминуемо привели бы к победе. Все было подчинено творчеству и победе как доказательству верности творчества. Сальвадор Дали, как и многие другие, в конце концов победившие, использовал Закон Действия, когда град выстрелов, прицельных и неприцельных, летит в сторону цели, и рано или поздно один из них, вольно или невольно, попадает в десятку.

Когда портрет загадочного и малопонятного обществу сюрреалиста был помещен на обложке «Таймс Мэгэзин», а все его картины были распроданы уже в день начала выставки, Дали вдруг внезапно осознал, что мир лежит у его ног – он сделал то, о чем мечтал, а именно: вбил на всю глубину общественного подсознания важность его собственного понимания мирозданья и заставил всех остальных слушать себя. Это было большим достижением, учитывая, что многие идеи Дали кажутся просто бредовыми и граничат с сумасшествием с точки зрения восприятия «нормального обывателя».

Никогда не оглядываясь назад, Дали шел дальше по крутой и тернистой тропе мастерства. С тех пор как он приучил мир к своей персоне и к своему искусству, художник был обречен на необходимость постоянно удивлять современников. К счастью для Дали, его фантазии не было предела. Стоит отметить и то, что Дали, подобно другим великим мастерам, творивших до него, жил над национальными или транснациональными проблемами. Ни войны, ни революции, ни любые другие катаклизмы не волновали его самовлюбленной эгоцентричной души – отличительный знак большинства мыслителей, осознающих или отводящих себе (что, в принципе, одно и то же) мессианскую роль. Тот, кто в шесть лет готовился стать Наполеоном, в пятнадцать сумел стать Сальвадором Дали, свято верил в то, что ему предназначено судьбой возродить испанский мистицизм и доказать своим искусством, что мир есть самовыражение Духа. Жизнь и смерть Сальвадора Дали принадлежали только ему самому – ценность, которую способен позволить себе далеко не каждый. Обычно так поступает лишь тот, кто не путает, где цели, а где средства. Дали никогда не путал, ибо с раннего детства, когда он «был злым ребенком», все было от начала и до конца посвящено одному – самовыражаться, чего бы это ни стоило!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.