ПОСТ О ТОМ, ЧТО НЫНЕ В НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЕ УЧАТ УМУ-РАЗУМУ, НО НЕ ПЬЮТ И НЕ БЬЮТ

ПОСТ О ТОМ, ЧТО НЫНЕ В НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЕ УЧАТ УМУ-РАЗУМУ, НО НЕ ПЬЮТ И НЕ БЬЮТ

Кто не работает, тот ест! Учись, студент!

Из к/ф «Операция “Ы”

и другие приключения Шурика»

Через три века после Петра Первого, полюбившего немецкую слободу, в ней же оказался студент Сергей, еще не зная, что он укоренится там навсегда. Гость с Кубани приехал осуществить свою мечту: поступить в престижнейший и старейший вуз страны – бывшее Императорское техническое училище, а ныне Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана. Мечта сбылась во всем, что связано с жизнью личной и профессиональной карьерой. Но в самом начале у абитуриента, кроме прилежания и аттестата, вкупе с приличной подготовкой по нужным предметам, наличествовала страсть, непонятная многим, если не большинству окружающих: любовь к немцам и их великому языку.

Но на первых порах позабыл он и о ней: захватила учеба, а быт наладился быстро: «Университет тут же дал мне за 3 рубля в месяц общежитие. 7-я Парковая». Сергей не один такой был: «По поводу возможностей – лифты были. У нас приехала куча людей: из Костромы, из-под Ижевска, из других городов. Тебе дают шанс!»

Глосса о поступлении

Вот так я попал в общем-то, честно говоря, без большого напряга. По одной простой причине: был стандарт единый, все школы учили одинаково, везде была одна программа. Спрашивали теоремы, которые мы все проходили. Нет вот этой несуразицы, что сейчас. Терминологически сразу возникал контакт, ребята приехали из Перми, Костромы… мы сели – у нас один язык, одна программа, одна культура. Поступать и учиться можно было без специальной подготовки. Уровень и стандарт был такой высокий у всех школ. Я не говорю о физмате МГУ. Бауманский, конечно, великий вуз, но в МГТУ вступительные были чуть-чуть повышенной сложности. Такие же были в МАИ, МЭИ, кубанском политехе. Те же программы, особого труда не было.

Вот уж что никак не понять, так это утверждение, что «особого труда не было». Это об учебе и быте оторванного от семьи паренька. И еще более непонятно, откуда взялась тяга к руководству, что ныне обзывается лидерством: «Поскольку я человек, мягко говоря, амбициозный, то учился хорошо и тут же стал старостой группы».

Но мечтал-то не о том, что будет руководить людьми – просто попытался реализовать мечту детства! «Я попал в Бауманку на машиностроительный факультет – это мечта, конечно, о космосе! – голос Сергея оживает. – Я пришел только на машиностроительный факультет. М-1, М-2. Может, я что-то неправильно понял, и меня на пушки посадили. Мечта оставалась. Последний раз она всплыла, когда я был в командировке рядом с космодромом в Казахстане. А потом она ушла, поменялось представление о космосе. Тогда это был культ космоса».

А потом уже, к курсу третьему, юный кубанский барон Мюнхаузен, так и не построив пушку для полета в космос, понял: другая наука, под названием экономика, поглощает его неокрепшую душу: «Первый предтеча – это профессор Камаев, я слушал его лекции по политэкономии, третий курс».

Глосса об экономике

Тут торкнуло, и я понимаю: наверное, я не туда… Он прочитал блестящий курс. Меня поразило, что он тоже сказал: хотите, учите язык. После этого я даже параллельно пытался учиться в МГУ экономике, но в то время запретили двойной диплом. Камаев лично просил перед Цаголовым. Меня пускали на семинары по органическому строению капитала. Ездил в МГУ на семинары. И тут приходит Юрий Андреевич Абрамов, заменяя нашу заболевшую преподавательницу, читать курс экономики. Это был последний удар! С тех пор у меня любовь к истории экономики. Тут я становлюсь таким же книжником.

Он отбил меня немного от МГУ. Отбил, хотя меня сейчас судьба занесла в ЦЭМИ на докторский совет. Я хорошо помню его статьи и выступления, когда он цэмишников положил на лопатки, [сказав,] что они занимаются схоластикой… и перетащил меня в экономику военного дела. Оказалась чрезвычайно интересная штука.

Интересная «штука» продолжалась три курса: «Четвертый курс еще был теоретический, а пятый, шестой – он меня втянул в работу в Коврове. Делать хозрасчетную работу. Формально мотоциклы “Восход”». Что еще интереснее: личность Абрамова не подавляла, а заставляла переосмыслить многое, включая мечты о своем месте и жизни.

Глосса об учителе

Влияние колоссальное. Обучение шло как в классических академиях. В те годы машин было мало, мы отсюда, из Бауманского, уходили и шли пешком к нему в Хлебный переулок. По Мясницкой. Он меня кормил по пути. Сердце у него болело всегда, он и умер достаточно молодым, в 65 лет. Эта любовь к писанию, к мечтаниям. Бесконечные истории о городе. Это энциклопедист. Я понял, что мне никогда не дотянуться, сколько бы ни тянулся. Я у него получил навык экономического мышления конкретного, поскольку он тоже заканчивал Бауманский, заканчивал по снарядам. Он был завсегдатаем консерватории и обсерватории, поскольку жил в центре. Отец у него военный был. Оригинальное очень мышление, высказывания иногда эпатажные. Все дискутировали с ним. Он позволял всем с ним дискутировать. Его особенность, может быть, она отчасти, как зараза, передалась: всегда быть оппонентом тому, что есть. Когда был коммунистический голый строй, он оппонировал ему. Когда пришел демократический, он оппонировал ему тоже. Это вот интеллигенция, наше свойство. Я впервые от него [это] услышал году в 79-м, наверное. Мы дискутировали о том, что в современной экономике называется эффективностью инвестиций. Он говорил о социальном аспекте инвестиций: не все в деньгах, не все в хремастике, не все в прибыли. И тут все начало поворачиваться. Тогда мы были голые рационалисты.

Голые «рационалисты» 80-х – интеллигенты, жадно поглощавшие все новое, что появлялось в затхлой атмосфере застоя, и не отрицавшие старые рецепты успеха и благополучия. «Он не опустил ценность денег, тем более что он любил зарабатывать, чтобы платили хорошо за науку, – вспоминает Сергей о Юрии Андреевиче. – И жена никогда не была против. И в доме у него было все хорошо. И он на книги много тратился. В то же время нематериальный компонент: то есть это не отчуждение денег».

Вот опять, как в школе, когда учителя физкультуры, каждый по-своему, объясняли предназначение жизни человека. «Мы, молодежь, на него наехали и говорили: только экономическая рациональность определяет, – горячится Сергей. – Дураки. Надо было созреть. Всегда были ограничения в принятии любого решения: не максимизация прибыли, а немножко думай о других».

Глосса о тупиковой ветви

Не знаю, что бы получилось, если бы пошел другой дорожкой. Совсем была бы другая история. Было бы много денег и плохое самочувствие. И постоянный страх. Как у бойфренда моей дочери: пока миллиард не сделаю! Ну и что, чем закончилось? Только деньги закончились и здоровье потерял. Тупиковая ветвь. Бессмысленная. Я бы сказал – уничтожающая. Реально. Понимаешь, что, переходя дальше какого-то рубежа, теряется смысл. Если не будет, чтобы тебе с утра хотелось куда-то идти. Но при этом у тебя должны быть деньги, ты должен быть свободен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.