Глава 20 «Что вы записываете в своем дневнике? Ведь ничего же не происходит!..»
Глава 20
«Что вы записываете в своем дневнике? Ведь ничего же не происходит!..»
Д авно когда-то ранней весной, в конце марта, мы жили с моим сыном Серёней на берегу Балтийского моря в Дубултах в Доме творчества писателей. Море шумело, волновалось, белые барашки бежали по волнам, а вода, тяжелая, свинцовая, иссиня-серая, вздымалась и опадала под нашими окнами. То лил дождь, то падал мокрый снег, сосны – ш-ш-ш!.. В общем, не сезон. Маленький Серёня совсем один бродил по прибрежному лесу и по берегу моря, а я сидела дома – что-то сочиняла. И ко мне в гости частенько заглядывала прекрасная басовитая бабушка Серёниных приятелей Вити и Кати – Юлия Серафимовна Черняховская.
Это была выдающаяся женщина. Сейчас ее нет на свете, к сожалению. Много лет она работала директором музея «Коломенское».
Когда-то Коломенское окружали деревянные дома с синими оконными рамами, резными наличниками и ставнями, жестяными флюгерами, коньками на крышах. Ты мог там встретить женщину с ведрами воды на расписном коромысле, детей возили на салазках… И это почти в центре Москвы, причем сравнительно недавно. Часто в деревне вспыхивали пожары. Кроме того, на территории музея по сей день стоит деревянный домик Петра Первого с древней обстановкой, какие-то старинные бревенчатые остроги, сторожевые башни – все легко воспламеняющееся.
Будучи директором этого ни с чем не сравнимого историко-архитектурного комплекса, Юлия Серафимовна прожила бурную жизнь. Много раз в ее квартире ночами раздавался телефонный звонок, и взволнованный голос в трубке сообщал, что в Коломенском пожар!
Юлия Серафимовна поднималась, накидывала пальто прямо на ночную рубашку, влезала босыми ногами в зимние сапоги и среди ночи, поймав на дороге попутку, мчалась в Коломенское – спасать его от пожара.
Долгими вечерами в Дубултах мы пили с ней чай. Юлия Серафимовна располагалась в кресле, большая, смуглая, темноволосая с серебряными прядями, и низким голосом рассказывала о грандиозных событиях своей жизни. Теперь, ей казалось, судьба вошла в тихую колею, она сидит с внуками дождливым мартом в Прибалтике, один день похож на другой как две капли воды, и ничего, ничего уже, наверное, не будет такого, что стоило бы заметить и запомнить.
– Я только не понимаю, – она говорила мне, – что вы все время записываете в своем дневнике? Ведь ничего же не происходит!..
– Как? – я удивлялась. – Как это не происходит?! Каждый день – новый!..
И я читаю ей записи из своего дневника:
«Гуляли с Сергеем в Дзинтари и накупили баночек с мыльными пузырями. Мыльный пузырь – хороший предмет для мотовства. Все деньги ухнули, какие были, приобрели фейерверк “на пять секунд”, купили книгу на неясном нам латышском языке, пирата, робота, две погремушки и свисток! Обратно шли по берегу. Там волнами на песок выбросило настоящую пароходную трубу. Она стоит лицом к морю и страшно завывает. На море шторм, над морем проносятся рваные тучи, сквозь сосны – солнце, и вдруг – прямо над нашими головами – стая лебедей!»
«Ходили на почту звонить маме Люсе и мужу Лёне. Разговоры были такие.
Люся из Москвы кричит по телефону Сереже:
– Ну скажи мне, скажи какой-нибудь комплимент!
Сережа – после паузы:
– Ты сегодня прекрасно выглядишь.
Потом я разговариваю с Лёней и в конце разговора застенчиво спрашиваю:
– Лёня, ты меня любишь?
– Я люблю тебя, как все живое, – ответил мой муж».
Юлия Серафимовна слушает и хохочет.
– А про меня, – она спрашивает, – что-нибудь записала?
– Записала – в день вашего приезда, – и читаю: «Я, как мальчик-малаец, несу Юлии Серафимовне два гигантских чемодана, а она – богатая мексиканка в мехах – налегке поднимается за мной по лестнице…»
Вы заметили, в чем отличие ДНЕВНИКА от БЛОКНОТА?
Блокнот – это запись наспех, на скаку, на бреющем полете. Мгновенная фиксация реплики, образа, ситуации. Некий знак, почеркушка, которую делаешь впопыхах, порой не вынимая блокнота из кармана, чтобы никто не заметил. Тайная или явная беглая зарисовка.
Дневник ты пишешь, как правило, дома, в спокойной обстановке. При свете настольной лампы. Обстоятельно. С чувством, с толком, с расстановкой. Тут тебе помогают и собственная память, и блокнотные записи. У тебя есть время вспомнить, как все было, с точностью воспроизвести пейзаж, настроение, важную информацию, портрет персонажа, стилистику его речи, интонацию, сделать более проработанные эскизы, воспроизвести диалоги.
В дневник могут быть записаны цитаты из книжки, мудрый анекдот, какая-то неожиданно осенившая тебя мысль, вещий сон, внезапное озарение.
Любой писатель, любой мало-мальски приличный журналист ведет подобный дневник. А также интеллектуальные актеры, художники, поэты и путешественники – глубокие исследователи мира. А не то что это обязательная принадлежность какой-нибудь кисейной барышни из девятнадцатого века. Ибо, как сказал один великий человек: «Сначала мы ведем дневник, а потом он ведет нас».
Если вы почитаете «Записные книжки» Антона Павловича Чехова, а потом возьмете и прочтете – том за томом – его рассказы, вы увидите, как органично вплетены живые дневниковые документальные нити в ткань художественной материи.
А какая звонкая, веселая и «зачитывающая» вещь – рукописный журнал Корнея Чуковского «Чукоккала»!..
Или «Ни дня без строчки» – роман Юрия Олеши, построенный как натуральный дневник писателя. Растерянность перед лицом огромного, разобщенного, раздробленного мира у нас на глазах создает особый жанр, который помогает – и автору, и нам – почувствовать себя частью этого мира.
Писатель делает отчаянные попытки «ухватить» натуру, но она ускользает, просачивается, как воздух между пальцев. Притом что Юрий Олеша – Мастер и Чародей своего ремесла. Как будто самым продвинутым на пути художественного освоения мира, таким как Юрий Карлович Олеша, открывается страшная тайна, что НАТУРА – это дым, иллюзия… Вот так, мне кажется, родилась его книга «Ни дня без строчки». Она о том, что когда Художник и Натура встречаются, они проходят друг сквозь друга, словно призраки.
А может, именно это и есть истинная встреча, единственно возможное соприкосновение с Натурой? Впрочем, не будем заглядывать так далеко.
Дневники бывают разные.
Своеобразный фотодневник Игоря Макаревича. Хотя по эпической интонации это скорее летопись. «Потерянный рай» – так называет он огромную вереницу снимков из окна своей квартиры, выходящего на улицу Малую Бронную – туда как раз, где располагаются несколько мусорных баков.
«Мусор, – говорит Игорь, – это единственное, что мы бескорыстно получаем из космоса и безвозмездно отдаем обратно».
В дождь и снег, в разгар листопада и душную летнюю ночь он стоял у окна и фотографировал людей, которые, как говорит Игорь, ищут в мусорном контейнере свое потерянное Время. В течение нескольких лет он жил этим, занимаясь поиском своего рая, с большой теплотой и любовью снимая людей, склоненных над мусорным контейнером.
«Конечно, преимущественно это люди пожилые, – рассказывает Игорь, – люди, которые привыкли быть занятыми. Да, человеку больше некуда идти. Все двери закрылись для него. Тогда он встает утром, собирается, надевает хороший костюм, галстук или вычищенную курточку и уходит. Его родные не знают, куда он идет. А он приходит сюда и начинает свой ежедневный упоительный поиск. Теперь все в порядке. Он занят, он увлечен, он обрел свой “Потерянный рай”».
Стекаются к контейнерам на Малой Бронной и представители других слоев населения – это яркие индивидуальности, устойчивые безумцы. Один из них превращает общение с мусоркой в хорошо регламентированный ритуал: он склоняется над контейнером, осеняет сначала его крестным знамением, потом себя, и тогда начинаются поиски.
– Есть сюжет, который мог бы стать рождественской открыткой, – говорит Игорь, – где пожилой человек, как на витрину дорогого магазина, глядит с надеждой и тоской в жерло пустого мусорного контейнера.
Сотни фотографий – и среди них грустный рассказ о Безумной Грете. Осень, зима, весна… А в летней московской ночи она стоит около мусорного контейнера, обмахивается веником, словно огромным опахалом, и на повышенных тонах обсуждает политику и правительство с пожилой женщиной в ночной сорочке…
Я вам уже называла имя австралийского писателя Алана Маршалла. В детстве он заболел полиомиелитом. Детский паралич, костыли. Но Алан не смирился с участью калеки: он взобрался на лошадь, научился водить грузовики по бесконечным дорогам Австралии, бродяжничал, охотился, рыбачил, ловил кроликов, жил среди простых, близких земле людей, в лесу, в саванне. Он даже поднялся на гору, чтобы увидеть землю с высоты птичьего полета.
Это был подарок Алану от его друзей-аборигенов, за чьи права он боролся с бесстрашием и неутомимостью. Они усадили Алана на деревянную дощечку и, передавая, как драгоценную эстафету, вознесли на вершину самой высокой горы.
Не знаю, найдете ли вы его книгу «Мои соплеменники», посвященную аборигенам, или книгу «Это мой народ», или сборник рассказов «Пишу о тех, кого люблю», обычно эти вещи я вам читаю вслух. Но потрясающе живую книжку «Я умею прыгать через лужи» каждый человек должен прочитать сам.
Было время, Алан Маршалл работал на обувной фабрике в бухгалтерии и вел там регистрацию приходов и расходов в журнале с отрывными листами.
«Когда приходил какой-нибудь посетитель – интересный человек и у нас завязывалась беседа, – рассказывал Алан Маршалл, – я записывал ее в этот журнал. А затем вырывал страницу. Словом, в пересчете на листы гроссбуха я им дорого обходился. Так вот, у меня собрался интересный материал, который я хотел использовать в дальнейшем. Но, видите ли, одна только дословная запись разговора иной раз лишена убедительности жизни. В ней непременно должна заключаться и частица души самого писателя. А то, что я привносил, надо было сплавить в единое целое, тесно увязать с характером персонажа. Итак, я записывал, записывал, записывал – я заполнял целые гроссбухи, у меня собралось их в общей сложности около тридцати. Словом, я записывал разговоры людей, которые заходили в бухгалтерию или работали на фабрике, а затем обрабатывал, что-то изменял или дополнял. Так родился мой первый роман про обувную фабрику “Как прекрасны твои ножки”».
Другой пример невероятного дневника явил миру поэт Велимир Хлебников. Когда я начну вам читать его стихи, вы все в обморок попа?даете – такой он необычный, а потом когда-нибудь поймете его и полюбите. Маяковский называл его «поэтом для поэтов», уж очень много в поэзии Хлебникова загадок и завихрений, а сам он с гордостью носил титул Председателя Земного Шара и титул гения.
Он всюду странствовал, постигая тайны времени, тайны пространств, и заклинал художников будущего вести тщательные дневники жизни – «смотреть на себя как на небо и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа».
В странствиях Велимир Хлебников делал записи на обрывках случайных бумаг и складывал в наволочку от подушки. Это был его поэтический дневник.
«Мы стоим у порога мира, когда будем знать день и час, когда мы родимся вновь, смотреть на смерть как на временное купание в волнах небытия. По мере того как обнажаются лучи судьбы, исчезает понятие народов и государств и остается единое человечество, все точки которого закономерно связаны», – писал Хлебников на клочке бумаги и бросал в наволочку.
Наверное, и это прекрасное стихотворение хранил до поры до времени в наволочке Велимир Хлебников:
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.