Перспективы

Перспективы

Каковы же перспективы русской модели управления? Суждено ли ей или отмереть как устаревшей (и как отмереть — вместе со страной или без нее?), или сохраняться неизменной, или преобразоваться во что-то новое и более современное?

Первое просто нереально. Прежде всего потому, что времена, когда безжалостная межгосударственная конкуренция уничтожала государства и населяющие их народы, давно миновали. А представить себе ситуацию, при которой русский народ вдруг откажется от своей системы управления, которая и сделала его этим самым народом, невозможно. Ведь национальный менталитет, являющийся неотъемлемым элементом системы управления, останется тем же самым. Отказаться от своего менталитета не смогут, даже если очень захотят, ни индивидуум, ни народ.

Чем резче перемены в социально-политическом строе, тем заметнее неизменность базовых, структурообразующих элементов национальной системы управления. Так, большевистская революция, казалось бы, изменила все, но сохранила и продолжала использовать все главные управленческие идеологемы и механизмы. Как было дореволюционное русское общество сословным, таким оно осталось и при большевиках. Просто знаки поменялись — бывшие высшие сословия стали низшими, а бывшие низшие и угнетаемые превратились в высших и угнетателей. Советское государство продолжало отслеживать социальное происхождение каждого подданного (например, обязательный пункт анкеты о профессии родителей — из рабочих, служащих или крестьян) с еще большим рвением, чем царское. Уравниловка, являвшаяся в дореволюционной России преобладающей тенденцией, в СССР стала безальтернативным способом перераспределения ресурсов. Так же и с другими характеристиками системы управления.

Россия не единственная страна, пытавшаяся (да и сейчас пытающаяся) сознательно заменить свою систему управления на более подходящую. Пока что никому в мире это не удавалось. Напротив, на протяжении всей второй половины XX века можно проследить, как самые разные страны, даже те, кто столетиями ждал своей очереди на право встать на ступеньку эскалатора, именуемого прогрессом, в конце концов находили способ успешно использовать свои национальные управленческие системы для развития рыночной экономики и соответствующих ей социальных и политических институтов.

Второй вариант — сохранение русской модели управления в неизменном виде — крайне маловероятен и внутренне противоречив. «Система управления остается наименее эффективной и наименее модернизированной частью общественного организма»[596]. Наша система управления в ее нынешнем состоянии неадекватна тем историческим вызовам, с которыми на рубеже тысячелетий столкнулась Россия. Указанная неадекватность проявляется и в убогих, зачастую карикатурных формах политической демократии, и в отторжении экономикой конкурентных отношений, и в неэффективности государства, и в иррациональном поведении населения. Следствием чего является многолетнее топтание на месте, при котором вынужденная обстоятельствами эскалация реформ не дает ожидаемых результатов.

Традиционный для России путь преодоления отставания — проведение модернизации по западным образцам с помощью государственной мобилизации ресурсов общества и перераспределения их на решающие направления — в нынешних условиях уже не срабатывает. Первая причина, по которой подобная модернизация недостижима, — сложное устройство современного общества. Одно дело мобилизовывать ресурсы, представленные тем или иным количеством голов скота, призывников и фиксированной подати с каждой десятины земли, и совсем другое — пытаться учесть и мобилизовать спрятанные в балансах многообразные активы реальных и подставных фирм и фирмочек, а также неучтенные доходы физических лиц.

Разумеется, можно и далее облагать налогами каждую транзакцию, но как обеспечить реальный сбор этих налогов? Чем сложнее производство и общество в целом, тем менее действенным становится применение государством традиционных русских управленческих механизмов. «Если в „эпоху угля и стали“ экономический рывок требовал централизации сил и средств, то постиндустриальные технологии требуют всемерного развития индивидуализма и свободы»[597]. «Модернизация больше не означает имитацию технико-производственной структуры ведущих западных государств»[598]. «На сей раз успех определяется не одним лишь достижением паритета с ведущими капиталистическими армиями, но в еще большей степени, чем в петровскую или советскую эпоху, эффективностью воспроизводства социальных институтов и образа жизни, обеспечивающих западные экономические и культурные преимущества»[599].

В предыдущих главах настоящей книги было показано, как по мере общественного прогресса неуклонно совершенствовались формы и методы противостояния государства, с одной стороны, и населения и кластерных единиц — с другой. Для преодоления сопротивления «снизу» государственному аппарату приходилось применять все более жесткие формы воздействия, в ответ на которые население и предприятия применяли все более разрушительные для страны противоядия. К концу XX столетия эта взаимная борьба окончательно истощила ресурсы и разрушила организационный и человеческий потенциал общества.

Можно приводить разные примеры упомянутой выше национальной деградации. Наиболее заметным из них мне кажется несостоявшийся расцвет музыкального течения, известного как русский рок. Русский рок приобрел огромную популярность и общественное значение в 80-е годы, сыграв немалую роль в ходе перестройки. Тогда прошло более полувека со времени мировой славы русского живописного авангарда, полвека молчания и страха. Общество напоминало пружину, которую полстолетия сжимали и которая вот-вот распрямится. Общественное настроение жило уверенностью в скорых и радикальных переменах. Молодежь с напряженным вниманием следила за событиями в рок-тусовке.

Ситуация во многом совпадала с той, что была в предреволюционной России накануне расцвета русского авангарда. Как и в русской авангардной живописи, в советской (точнее, антисоветской) рок-музыке было много музыкантов-самоучек, чей самоуверенный дилетантизм давал надежду на творческие прорывы и открытие совершенно новых направлений. «Отличительной чертой всей ортодоксальной интеллектуальной российской рок-музыки всегда был непрофессионализм. Кто только не приходил в рок-н-рол! Математики, художники, резчики по дереву и даже паркетчики. Реже всего — из музыкантов»[600]. Фактически русский рок стал языком и образом мышления нового поколения.

В силу этих обстоятельств русский рок, вобравший в себя накопленный народом за полвека эмоциональный заряд, просто обязан был стать культурным явлением мирового масштаба, таким же, как русский авангард. Однако не стал. Зима пришла, а снег не выпал… Русский рок так и остался преходящим внутрироссийским явлением, для одних — увлечением, для других — модой, для третьих — профессией. Этот незамеченный остальным человечеством национальный провал ясно показал, что традиционно оптимистичное представление о безграничных интеллектуальных и творческих богатствах нашего народа уже не вполне соответствует действительности. Нещадное растранжиривание ресурсов не только сократило численность населения и объем материальных благ (в частности, в течение XX века доля России, если считать в границах нынешней Российской Федерации, в мировом населении уменьшилась более чем вдвое, а в мировом ВВП — более чем втрое)[601], но и понизило интеллектуальный уровень общества.

Централизованно мобилизовывать и перераспределять имеющиеся в стране ресурсы уже невозможно. Если отнимать доходы у населения (чтобы потом отдать их на нужды развития стратегически важных отраслей и сфер деятельности), то оно просто начнет эмигрировать, причем уедут именно те, у кого было что отнять, то есть наиболее эффективные работники. Ведь восстановить (в той или иной форме) необходимое для функционирования русской модели управления крепостное право уже не удастся. В связи с эмиграцией страна уже понесла и продолжает нести невосполнимые потери (90–100 тысяч человек ежегодно). «Эти люди моложе, здоровее, энергичнее, образованнее, квалифицированнее, трудоспособнее, чем средний житель России. Эмиграция из России носит явные черты „утечки мозгов“, а не „рук“. Доля лиц с высшим образованием среди выбывших в США составляет 42 %, в Израиль — 30 % (в населении России — 13,3 %)»[602].

А скоро информационные технологии в сочетании с процессом глобализации позволят нашим соотечественникам «эмигрировать, не выходя из дома», то есть работать на мировую экономику напрямую, минуя экономику российскую. Уже сейчас «многие российские ученые предпочитают подавать свои патентные заявки сразу за границу. По данным Миннауки, более половины патентов, выданных в 1993–1997 годах российским заявителям в США, были получены минуя фазу национального патентования в России. В Китае за тот же период нашими соотечественниками были подобным образом оформлены 109 патентов. Нежелание изобретателей получать российский патент связано с угрозой засекречивания их заявок по соображениям национальной безопасности, что в сегодняшних условиях чревато неполучением надлежащей компенсации»[603].

Если отнимать ресурсы у кластерных единиц, в первую очередь у предприятий, то необходимо будет преодолеть их сопротивление, то есть восстановить всеобъемлющий государственный контроль за всеми финансовыми и материальными потоками, что физически невыполнимо (да и степень коррумпированности государственного аппарата не оставляет надежд на успех этого мероприятия).

До сих пор «попытки давления на бизнес со стороны отдельно взятой местной администрации с целью собрать необходимые налоги приводили лишь к тому, что более мобильная часть бизнеса, представленная торговым и финансовым капиталом, просто перемещалась в другие регионы, где местные власти закрывали глаза на уход от налогов и тем самым обеспечивали более „мягкий“ налоговый режим»[604]. Если же восстановление вертикали федеральной власти позволит государству усилить налоговый пресс одновременно во всех регионах, то бизнес окончательно уйдет в теневую экономику и за границу.

«В современном мире мобильность капитала настолько высока, что странам приходится соревноваться за привлечение капитала, причем включая отечественный. В начале реформ российский капитал еще не мог „оторваться“ от отечественных „корней“, но в последние полтора-два года стали множится случаи экспорта российского капитала для производственных целей в страны Европы, Азии и Африки (в отличие от обычного бегства капиталов). Это значит, что в международной конкуренции за привлечение капиталов мы пока проигрываем»[605].

Кроме того, к настоящему времени в стране наконец-то достигнут общественный консенсус по поводу того, что государство по определению не может быть эффективным хозяйствующим субъектом. На объективные экономические факторы, превращающие активное государственное участие в хозяйственной деятельности в разбазаривание национальных ресурсов, в России накладывается негативное отношение населения к государственному аппарату. В частности, по результатам проведенного в ноябре 2000 года «самого массового в истории человечества онлайнового опроса…», самую низкую среди правительств стран «большой восьмерки» «оценку получили правительства России и Японии, где, по мнению граждан этих стран, чиновники не отличаются особой интеллигентностью и малокомпетентны. В то же время это самые коррумпированные чиновники, и заняты они в основном решением своих проблем»[606].

Следовательно, повторить петровские или большевистские преобразования с помощью традиционной русской модели управления не удастся. Но и примириться с углубляющимся отставанием страны от мирового уровня наша система управления не может, в нее изначально «вмонтирован» завышенный уровень национально-государственных амбиций. XX век убедительно продемонстрировал, что у России стремление к мировому признанию сильнее инстинкта самосохранения. Высказывается не лишенное оснований мнение о том, что «общественный консенсус по поводу неприемлемости зависимого положения России в мире» и недопустимости превращения ее во второстепенную страну может стать основой новой национальной идеи[607]. Из такого внутреннего конфликта между амбициями и реальностью возможен только один выход — модернизация национальной модели управления ради сохранения ее базовых характеристик.

Таким образом, наиболее вероятной перспективой русской модели управления является третий вариант — ее дальнейшее развитие. Система изменится в той мере и в том направлении, насколько это необходимо для достижения значимых (по мировым меркам) результатов при условии сохранения в качестве главных управленческих инструментов мобилизации и перераспределения ресурсов, чередования стабильного и нестабильного режимов функционирования, кластеров и параллельных структур, уравнительных тенденций внутри кластеров и конкуренции между кластерными единицами. Чем же придется пожертвовать? Ответ ясен из предыдущих семнадцати глав — ключевой ролью государства.

Какой из уровней управления примет на себя те ведущие функции, которые ранее оставались за государством? Кто сможет успешно применять традиционные инструменты русской модели управления? Индивид? Нет, нынешняя стадия развития нашего общества не позволяет надеяться на то, что каждый отдельный гражданин «созрел» для самостоятельного взаимодействия с коллегами и конкурентами. Разумеется, приятно пофантазировать о том, что наш соотечественник так же, как житель англосаксонских стран, мог бы стать независимым центром принятия экономических и прочих решений, источником инициативы и ответственности, чьи потребительские и инвестиционные предпочтения определяли бы структуру экономики и направления взаимодействия с внешним миром.

Но простой житейский опыт, не говоря уж о доступной наблюдению отечественной хозяйственной практике, свидетельствует о неприменимости индивидуалистических концепций управления в наших условиях. От ритуальных повторений заклинания «гражданское общество! правовое государство!» толпа подданных и подчиненных не превратится в полноценных граждан. Ветхозаветная эпоха, когда связать общество воедино могла только государственная машина и государственная идеология, для России наконец-то закончилась. Но эпоха суверенных и независимых граждан, самостоятельно строящих хозяйственные, социальные и политические структуры, диктующих свою волю государству и предприятиям, еще не наступила. «Нам необходима смена поколений, не один десяток лет, чтобы сделать индивидуализм мотором общественного развития и совершенствования человека, а не средством накопления благ»[608].

Кроме того, сам характер основных элементов русской модели управления затрудняет ее функционирование в условиях господства индивида. Что может мобилизовать отдельно взятый человек? Часть своего дохода и своего свободного времени. Как он сможет перераспределить эти ресурсы на решающие направления деятельности? Сам по себе он в состоянии только отложить что-то «на черный день», накопить на квартиру или урезать досуг в пользу получения второго образования. Но как он сможет принять оптимальное решение о том, куда вложить сбережения, по какой специальности и где получить второе образование?

Русская модель управления пока не обладает механизмами, способными транслировать индивидуальные экономические импульсы на макроуровень. Разгул финансового пирамидостроения и банковский крах августа 1998 года наглядно продемонстрировали обреченность попыток обеспечить эффективное накопление и перераспределение ресурсов на базе индивидуальных инвестиционных решений, принимаемых независимыми вкладчиками. То же самое (только в более растянутых во времени и потому мягких формах) происходит в сфере образования, где многочисленные новые платные вузы по качеству преподавания, как правило, не выдерживают никакой критики, а перечень факультетов попросту списан с ближайшей доски объявлений «Требуются на работу».

Эта принципиальная непригодность русской модели управления для функционирования на основе индивидуальных решений не может быть исправлена путем совершенствования законодательной базы или каким-либо иным техническим способом. Например, российское банковское законодательство было не худшей частью правовой системы Российской Федерации, но это не спасло вкладчиков прогоревших банков. А с университетской халтурой вообще практически невозможно бороться «сверху»; качество системы образования определяется преимущественно степенью зрелости общества.

Периодическое чередование стабильного и аварийно-кризисного режимов работы на «единоличном» уровне также может быть полезным лишь при индивидуальном характере труда (подготовка к студенческой сессии, написание книги, изобретательство, огородные работы, частный ремонт), но разрушительно при совместной деятельности. Например, трудно представить себе успешную работу конструкторского бюро, в котором половина сотрудников работает в нестабильном, аварийном режиме, «горит» на работе, оставаясь по вечерам и выходным, а другая половина пребывает в стабильном режиме существования, отбывая рабочее время и экономя силы для досуга. Нестабильное состояние системы управления приносит результат лишь в том случае, если оно охватывает всю организацию, а еще лучше — всю страну.

Кроме того, параллельные структуры, служащие катализатором перехода в нестабильный режим, вообще неприменимы на индивидуальном уровне. Функцию комиссара или секретаря парткома может выполнять только какой-либо внешний субъект, на собственную совесть (чьи угрызения куда менее действенны, чем комиссарский маузер или парткомовская докладная записка) и чувство долга здесь полагаться нельзя.

Активизация конкурентных отношений также невозможна на уровне отдельных физических лиц. Как было показано в предыдущих главах, чгобы с кем-то конкурировать, русские сначала должны объединиться в кластерные структуры, в противном случае стереотипы конкурентного поведения «не включаются». В русской модели управления, как в старинной деревенской забаве, дерутся не «один на один», а «стенка на стенку». В целом, приходится констатировать, что главные механизмы русской модели управления не являются орудиями индивидуального использования, они работают лишь начиная с уровня организаций.

Россия уже переросла ту стадию развития, на которой государственный аппарат «склеивает» разрозненное общество и выступает ключевым звеном системы управления, но еще не созрела для передачи основных управленческих функций непосредственно гражданам. Следовательно, эти функции придется осуществлять промежуточным уровням управления — все тем же кластерным структурам. Как показывает исторический опыт, кластерные единицы способны эффективно использовать механизмы нашей национальной системы управления. Более того, зачастую именно в отсутствие государственного руководства они совершали управленческие чудеса и добивались успеха в самых разных сферах деятельности, будь то живопись, организация вооруженного сопротивления, подпольное религиозное или партийное строительство, теневая экономическая деятельность и многое другое.

Самый свежий пример — два последних года лучше всяких учебников доказали, что рост, причем быстрый, произошел в нашей стране без какого бы то ни было участия государства. (Хочется напомнить, что промышленный рост, начавшийся в октябре 1998 года, правительство умудрилось обнаружить лишь в июне 1999-го[609].) Нередко прекращение государственной поддержки той или иной отрасли не только ведет к оздоровлению хозяйственных отношений, но и не снижает объемы производства. В 2000 году «не было льготного фонда кредитования агропромышленного комплекса — и ничего: и с посевной все более или менее нормально, и урожай неплохой»[610].

Заранее трудно сказать, каков оптимальный (с точки зрения удобства управления) размер современного кластера. С одной стороны, внутренняя структура и численность персонала кластерной единицы должны быть достаточны для возникновения эффекта низовой кластерной солидарности и корпоративного патриотизма, необходимого для конкуренции с другими кластерами. С другой стороны, размер кластерной единицы не должен быть чрезмерным, иначе процессы мобилизации и перераспределения внутри кластера пойдут «по государственному сценарию» и вызовут сопротивление персонала, отторжение людей от корпоративных целей и стихийное формирование внутренних неформальных кластерных структур, противостоящих организации и разрушающих ее. Уже сейчас можно предсказать недолгую жизнь формирующихся российских чеболей и прочих разновидностей финансово-промышленных империй — многотысячный персонал не сможет отождествить этих монстров с «родным» кластером, а значит, управленческие отношения будут по-прежнему базироваться на противостоянии верхов и низов по принципу «кто кого».

Самыми массовыми формами кластерных единиц являются в настоящий момент предприятия. Готовы ли они принять выпадающие из рук государства бразды правления? И да, и нет. В стране худо-бедно функционируют основные институты рыночной экономики и правового демократического государства, предприятия самостоятельно занимаются производством и оказанием услуг, финансируют и инвестируют, ввозят и вывозят, строят и реконструируют.

Многочисленные дефекты несовершенного рынка и беспомощность государственного аппарата в их ликвидации объясняются в первую очередь пресловутыми пережитками советского и досоветского прошлого. Как бы то ни было, степень конкурентности хозяйственных отношений, влияние эффективности производства и управления на финансово-политическое положение предприятий пусть пока невелики, но неуклонно усиливаются. Значит ли это, что приход светлого кластерного будущего неизбежен? Нет, гарантировать нельзя.

Почему масштабы и темпы позитивных сдвигов в России так незначительны, особенно по сравнению с впечатляющими достижениями других реформируемых экономик Восточной Европы и Азии? Почему огромный потенциал нашей страны задействован в гораздо меньшей степени, чем это достигалось в предыдущие периоды нестабильного состояния системы управления, в эпохи, когда решающую роль играло государство? Потому что система управления еще не включилась в работу, управленческие механизмы простаивают, не найдя себе достойного применения в новых условиях. Значит, кластерные единицы пока не справляются с ролью ключевого звена нашего общества.

С одной стороны, рыночные реформы «раскрепостили» предприятия; с другой стороны, прошедшее десятилетие нанесло по системе управления на большинстве предприятий серьезный удар. «Что касается внутреннего уклада жизни предприятий, назовем прежде всего снижение качества, комплексности и целенаправленности управления; доминирование краткосрочных целей в ущерб развитию и как следствие торможение воспроизводственных процессов на предприятиях; рост социальной напряженности между управляющими, работниками и собственниками; снижение квалификации и распад трудовых коллективов и др. Серьезным фактором ухудшения качества менеджмента стала ликвидация системы внутреннего планирования. Авторитарный стиль управления привел к деконсолидации коллективов. По существу, артельный (семейный) способ производства стал уступать место состоянию борьбы „всех против всех“»[611].

Глубинные причины неудовлетворительного положения дел не сводятся к банальному наследию прошлого и потому не исчезнут сами собой. Первая из них лежит в области идеологии. На протяжении столетий мотором русской модели управления был завышенный уровень национально-государственных амбиций, без них система работает вполсилы. Поскольку притязания государства отличаются от целей каждой конкретной кластерной единицы, то переход ключевых управленческих функций с государственного уровня на уровень предприятий автоматически демонтирует мотивационный механизм. Фирма не может и не должна работать ради величия государства, у нее должны быть свои задачи.

Следовательно, кластерам необходимо обзавестись какими-то своими амбициями, и чем выше будет уровень их притязаний, тем полнее они смогут мобилизовывать и перераспределять на решающие направления ресурсы, тем значимее будут результаты. Однако традиционный русский менталитет осуждает завышенные групповые или индивидуальные притязания, требует их подчинения общегосударственным и общенародным интересам.

Не случайно нынешние российские финансово-промышленные империи, чтобы легитимизировать свои притязания, вынуждены маскировать их под государственные цели, как это делает «Газпром» или небезызвестный частный банк «с государственным менталитетом». А те фирмы, чьи масштабы не позволяют «косить под государство», действуют в соответствии с традиционными стереотипами индивидуального хозяйственного поведения: платят «черным налом» и уводят заначку в офшоры. Об экономическом подъеме в таких условиях говорить не приходится.

Общественному сознанию предстоит проделать сложную внутреннюю работу, преодолеть устаревшие стереотипы и «переселить» национально-государственные амбиции на уровень кластеров. Российская экономика станет конкурентоспособной лишь тогда, когда продавцы будут сражаться за покупателя с не меньшим рвением, чем их деды бросались в бой «за Родину, за Сталина!» тогда менеджеры не будут согласны даже на почетное второе место в общенациональном рейтинге предприятий, когда сбытовики станут добивать конкурента демпингом с тем же энтузиазмом, с каким их прадеды раскулачивали ни в чем не повинных односельчан, когда рядовые журналисты даже в отпуске будут с пеной у рта доказывать соседям по пляжу, что их журнал — лучший, а все остальные — макулатура. Время покажет, способно ли наше общественное сознание на такие метаморфозы.

Вторая причина, по которой кластерные единицы не справляются с новой для них ключевой ролью в системе управления, заключается в незавершенном, переходном состоянии государственного аппарата. Государство уже перестает осуществлять традиционные для России функции прямого администрирования, мобилизации и перераспределения, но еще не приступило к выполнению своих новых обязанностей, необходимых для обеспечения равных правил игры хозяйствующих субъектов, сохранения единого правового, политического и идеологического поля в интересах не зависимых от государства кластерных единиц. Традиции русской модели управления не могут в этом помочь — этап действительно новый, прежде не испытанный.

Ранее государство или было орудием в руках «прогрессивного» меньшинства (при нестабильном режиме функционирования системы управления), или же действовало в пользу обывательски настроенного большинства (в стабильном режиме). В новых условиях государство должно перестать делить граждан и предприятия на «отсталых» и «прогрессивных» (такое деление было необходимо для перераспределения ресурсов от «отсталых» классов и отраслей к «передовым») и подходить ко всем с равной меркой, а мобилизацией и перераспределением не заниматься вовсе (не государево это дело, в XXI-то веке).

Однако пока в России именно «государство создает прецеденты в области управления, которые служат лекалом и проецируются на все общество»[612]. Создавая такие управленческие стандарты, государство по-прежнему исходит из традиционного понимания своей роли в развитии страны. «Существенная доля населения — более 50 % — относится к тому типу людей, которые зависимы (и считают это справедливым) от решений, принимаемых властями разных уровней»[613].

«Накопленный исторический опыт развития России, устойчивая вера в „доброго царя“, в способность государства решать все стоящие перед обществом проблемы постоянно толкают российское общественное сознание к дирижистской альтернативе, основанной на активной роли государства в принятии экономических решений на всех уровнях. …Не менее очевидно и то, что любое расширение регулирующих возможностей государства в России сопровождается усилением бюрократизма и ростом коррупции»[614].

Государственный аппарат, да и общество в целом, еще не вполне понимают, каким теперь должно быть государство, как ему следует строить отношения с кластерами и с населением, куда оно должно совать свой нос, а куда не должно. «По разным социологическим расчетам, не более десяти процентов российского населения обладает хоть каким-то набором представлений о том, как следует действовать им самим и государству»[615].

Накладываясь на болезненный процесс вынужденного отказа от государственных амбиций, эти перемены угнетающе действуют и на чиновников, и на значительную часть населения. В результате государственный аппарат нередко препятствует фактической передаче ключевых управленческих функций с верхнего уровня управления на уровень кластерных единиц. Преодоление подобной неопределенности и связанного с ней аппаратного саботажа потребует немало времени и сил.

Третья проблема, мешающая кластерным единицам стать «центром тяжести» русской системы управления, представляется наиболее трудноразрешимой. Суть проблемы в том, что формирующийся класс предпринимателей и менеджеров, руководителей кластерных единиц-предприятий по своим социальным характеристикам не пригоден для той роли, которую возлагает на них ключевое положение кластеров в системе управления.

В конце 80-х — первой половине 90-х XX века социальная структура российского общества кардинально изменилась. Появился новый слой населения — предприниматели. Вспомним недавнее прошлое и посмотрим, как формировался этот класс, как складывались его менталитет и система ценностей. Первое, что бросается в глаза, — атомистичная, раздробленная структура российского бизнеса. Не было единого рынка, не было и не могло быть единых правил игры.

Не было даже единой валюты. Рубль был не единственной платежной единицей. Всего существовало пять видов валюты: безналичный рубль, учтенный («белый») наличный рубль, неучтенный («черный») наличный рубль, безналичная иностранная валюта, наличная неучтенная иностранная валюта. Каждый из них обслуживал свой тип рынка. Предприниматели, работавшие с разными видами валюты, должны были соблюдать различные правила игры.

Кроме того, рынки изначальные были разные, и категории потребителей на разных рынках столь разительно отличались друг от друга, что работавшие на этих рынках предприниматели существовали как на разных планетах. Если рассматривать нарождавшийся класс предпринимателей в таком разрезе, то можно выделить четыре крупные группы, точнее, четыре уровня предпринимательства.

Первый, низший слой, — предприниматели, как правило, мелкие и мельчайшие, продающие товары и услуги рядовым гражданам. Это те, кто продавал жвачку и пиво, привозил на продажу недорогую одежду, строил и ремонтировал дачные домики. Их потребители — небогатые люди, поэтому предпринимателю из первого слоя трудно разбогатеть. Поддерживать нормальную работу им тоже сложно, так как немногочисленный персонал этих фирм должен быть вежлив и проявлять некоторую заботу о качестве продукции, и все это за умеренную оплату. Вот почему текучесть кадров у предпринимателей данного уровня была велика. Выживаемость этих предприятий невысока, они часто закрываются, скрываясь от налогов и долгов. Чтобы как-то выжить, нередко меняют сферу деятельности.

Предприниматели второго, более высокого уровня, также продают товары и услуги физическим лицам, но уже другой категории граждан. Их клиенты — относительно обеспеченные люди и готовы платить более щедро. Фирмы второго уровня строят уже не дачные домики, а загородные коттеджи, ремонтируют не «Жигули» и ободранные иномарки, а относительно новые «мерседесы», BMW и «вольво», содержат хорошие рестораны; это дорогие частные врачи, стоматологи из хороших фирм.

За единицу работы они получают гораздо больше, чем на первом уровне предпринимательства. Кубометр бетона, уложенный в фундамент коттеджа, стоит гораздо больше, чем тот же кубометр, сваленный в котлован кооперативного гаража. Легче разбогатеть, находясь на втором уровне предпринимательства, чем на первом. Персонал этих предприятий вежлив и должен гарантировать качество своей работы, должен заботиться о репутации своего предприятия. Служащие этих предприятий относительно дорожат своим рабочим местом из-за неплохой зарплаты. Фирмы и первого, и второго уровня получают наличные деньги, но на втором уровне нередко валютой.

Предприятия третьего уровня продают за безналичные средства товары и услуги предприятиям и организациям, в том числе государственным. С помощью взяток руководителям и коммерсантам предприятий-потребителей предпринимателям третьего уровня удается втридорога сбыть некачественный товар и обеспечить своему бизнесу большую по сравнению с двумя первыми уровнями прибыльность. Стиль управления в этих фирмах не слишком отличается от традиционного для советских предприятий. Благодаря деятельности фирм третьего уровня «крупные предприятия сейчас оплетены сетью мелких аффилированных и контролируемых директором фирм, через которые проходят главные финансовые потоки. Вокруг крупных и средних предприятий сформировалась особая интеграционная нерыночная среда, почти полностью принадлежащая теневой экономике»[616].

Предприниматели четвертого уровня вообще занимаются не производством или оказанием услуг, а перераспределением в свою пользу государственных и муниципальных активов — либо путем приватизации (в последнее время — через банкротства), либо через банковскую или квазибанковскую деятельность. Схемы бесплатной приватизации и безнаказанного прокручивания бюджетных средств хорошо всем известны.

Стиль управления в таких фирмах характеризуется повышенной секретностью и напоминает заговор. Значительную и наиболее важную для бизнеса часть времени и денег эти предприниматели тратят на налаживание и поддержание контактов с чиновниками и другими предпринимателями. Персонал фирм четвертого уровня состоит из постоянного ядра (собственники, их родственники и ближайшие друзьями) и «оболочки» (технических служащих, которые приходят и уходят, так и не успев понять, в чем заключается суть данного вида бизнеса). Доходность предприятий, естественно, выше, чем на первых трех уровнях.

Поскольку каждый последующий уровень обеспечивал большую доходность, чем предыдущий, предприниматели стремились перейти со своего уровня, то есть со своего типа рынка, на следующий. Тот, кто обслуживал рядовых потребителей, хотел разбогатеть, обслуживая богатых людей. Он планировал перестать строить дачные домики, ремонтировать «Жигули», жарить котлеты и шашлыки и хотел заняться строительством коттеджей, ремонтом «мерседесов» и BMW, продажей элитной одежды. Тот, кто продавал элитную одежду и ремонтировал «мерседесы», собирался вообще бросить обслуживание частных потребителей, заключить договор с предприятием и без всяких забот о качестве продавать свой товар по завышенной цене. А тот, кто уже делал это, мечтал вообще отказаться от хлопот по выпуску товаров и оказанию услуг и думал заняться приватизацией государственной собственности и использованием бюджетных финансовых потоков.

Чем ближе предприниматель к простому потребителю, тем труднее ему разбогатеть. Чем дальше предприниматель от конечного потребителя, тем лучше ему живется. Такое положение дел было естественным, так как исторической задачей той фазы рыночных реформ было не удовлетворение запросов потребителя, а типичная для русского управления задача перераспределения ресурсов от старых секторов к новым. На более высокий уровень поднимался тот предприниматель, кому удавалось занять ключевые позиции в стихийно складывавшемся механизме перераспределения. Естественно, что организация и управление на предприятиях, находящиеся на разных ступенях овладения рычагами перераспределения ресурсов, отличались по своим характеристикам.

Однако различия по типам рынков и видам зарабатываемой валюты были не главными факторами разнообразия стилей предпринимательства. Более глубокой причиной явилось то обстоятельство, что молодое предпринимательское сословие рекрутировалось из совершенно разных социальных и профессиональных групп. Бизнесмены сразу же разделились на плохо контактирующие друг с другом типы, подтипы и разновидности в соответствии со своим прошлым опытом. По этому признаку можно выделить три основных типа предпринимателей.

Первая группа — «отставники» — представляет собой бывших хозяйственных руководителей среднего и низового звена, ушедших в бизнес. Это начальники цехов и служб, заместители начальников цехов и служб, прорабы и подобные им категории менеджеров. Они принесли в предпринимательство тот жесткий административный стиль управления, с которым сталкивались на своих предприятиях. Кроме того, частный бизнес освободил их от многих «социалистических» ограничений и дал им огромные права и полномочия. Поэтому стиль управления в фирмах, руководимых «отставниками», по-военному суров и жесток, он не допускает наличия у подчиненных каких-либо прав. Пожилые сотрудники легче приспосабливаются к такой системе управления, и зачастую в подобных фирмах собственник или руководитель моложе большинства своих подчиненных.

Сильной стороной руководимых «отставниками» предприятий является неплохая организация, хорошая дисциплина, четкий контроль за управлением. Это неудивительно, ведь их руководители и в прошлом были менеджерами. Были и слабые стороны. Во-первых, их служащие, как правило, неинициативны, так как «инициатива наказуема». И собственник, думая за всех, сам всех контролировал, сам во все детали вникал. Вот почему размер фирм, принадлежащих «отставникам», как правило, невелик, он был ограничен умственными и физическими возможностями собственника. До каких размеров он мог сам проконтролировать, до тех размеров фирма и вырастала, это был ее предел.

Во-вторых, «отставники» не сразу «врубились» в рыночную экономику, с запозданием поняли механизм оборота денежных средств предприятия и наладили отношения с банками, на первых порах они часто вели ошибочную ценовую политику. Вот почему они тяготели к производству, к производственным услугам. Это у них получалось лучше. С точки зрения деловой психологии бывшие руководители на первых порах представляли собой довольно замкнутую группу, старались поддерживать деловые отношения с такими же, как они, «отставниками». В отношениях с ними они соблюдали правила справедливости и относительной честности. Зато в отношении других групп бизнесменов «отставники» не считали себя связанными какими-либо правилами. По моим подсчетам[617], совпадающим с данными С. Ю. Барсуковой, «отставникам» принадлежало около 30 % частных предприятий, сейчас их доля уменьшается (по С. Ю. Барсуковой, до 7 % от числа вновь рекрутируемых предпринимателей)[618].

Второй массовый тип предпринимателей — «бывшие спекулянты», те, кто еще в школьные годы полулегально и нелегально спекулировал чем попало. Частные фирмы, созданные ими, как правило, занимаются не производством, а коммерцией или туризмом, так как «…производство, в отличие от коммерции, оставляет предпринимателям существенно меньший диапазон маневренности, поскольку в силу объективных причин производственные структуры не могут с определенной регулярностью закрываться и открываться под новым названием»[619].

Их сильная сторона — изначальное понимание денег. Они знают, как перебросить средства из одной формы, инфляционно уязвимой, в другую, инфляционно защищенную, они нутром чуют изменения валютного курса, они перебрасывают средства со счета на счет, они всеми силами пытаются уйти от налогов, они лучше других групп предпринимателей понимают психологию потребителя, так как сызмальства живут в рынке. Их деятельность трудноуязвима, они часто меняют вид выпускаемой продукции или оказываемых услуг, легко меняют адреса, названия, фирмы, деловых партнеров, а иногда и собственное имя, скрываясь от кредиторов и государства.

Слабые стороны предпринимателей — «бывших спекулянтов» обусловлены главным образом тем, что «в прежней жизни» они нигде по-настоящему не работали и ничему толком не учились. Даже если на таком предприятии работает всего несколько человек, они все равно не могут разделить функции между собой; много неразберихи, не налажен учет; в целом организация хромает на обе ноги. Вот почему фирмы, принадлежащие «бывшим спекулянтам», редко становятся крупными, с увеличением размера резко падает и без того невысокая управляемость.

Внешне стиль управления кажется демократическим. Если просидеть в такой фирме час или два, то можно не понять, кто собственник, а кто наемный работник. Они называют друг друга по имени, если бывает застолье, то совместное, и трудно разобраться, кто есть кто. Однако несмотря на показной демократизм, они готовы глотки друг другу перегрызть, если дело касается денег. Подчиненные, как только подворачивается возможность, тут же уходят с предприятия, чтоб открыть свое собственное дело. Как правило, прогорают и с повинной головой возвращаются назад до следующей попытки. У бизнесменов этого типа наихудшая репутация, они обманывают и чужих, и своих, не исключая друзей и родственников.

Данный тип предпринимателей чрезвычайно важен для рынка. Именно на «бывших спекулянтах» держится торговля, особенно розничная, именно они обеспечивают ликвидность рубля и спасают рынок в кризисную пору. Они первыми приходят в новые сферы предпринимательства. Даже если у них отсутствуют необходимые квалификация, опыт и связи и нет никаких шансов преуспеть, они первыми снимают сливки с нового рынка. По моим грубым подсчетам, в период рыночных реформ «бывшие спекулянты» составляли около 40 % общей численности предпринимателей.

Третья группа предпринимателей представлена бывшими служащими с высшим образованием: врачами, учителями, учеными, преподавателями вузов, инженерами-проектировщиками, музыкантами и т. п. Их было до 30 % от численности предпринимательского корпуса. Для бизнесменов-«интеллигентов» характерен свой набор сильных и слабых сторон. Сильной стороной является профессиональный в отличие от «отставников» и «спекулянтов» подход к делу, они с детства привыкли тщательно изучать то, чем занимаются. Поэтому они преуспевают в наиболее сложных видах бизнеса, требующих специальных знаний и анализа большого количества информации: платном образовании и страховании, частной медицине и торговле ценными бумагами, рекламе и консультировании. Предприниматели «из служащих» безраздельно доминируют также в компьютерном бизнесе, самом цивилизованном (по стилю внутренних отношений) виде бизнеса в России.

Их слабой стороной чаще всего является недостаточно четкая организация, потому что в своей прошлой работе они, как правило, сами были рядовыми специалистами и никем не руководили. Кроме того, «бывшие служащие» далеко не сразу становятся хорошими коммерсантами, так как «в прошлой жизни» тоже мало сталкивались с рыночными отношениями. Их деловая репутация кажется высокой лишь на фоне двух других типов предпринимателей. В отличие от «отставников» и «спекулянтов» «бывшие служащие» не переносят на свое предприятие стиль управления своего бывшего учреждения. Стиль работы в их новых фирмах зависит в первую очередь от субъективных особенностей и индивидуального опыта руководителя.

Наряду с тремя вышеупомянутыми типами предпринимателей, в крупных городах была еще немногочисленная «прослойка» — бывшие функционеры комсомола и Коммунистической партии (последние — в ранге не выше инструктора райкома). Их фирмы обычно ничего не производили и не продавали, а продолжали хозрасчетно-общественную деятельность их хозяев. Используя связи с чиновниками, депутатами и предприятиями, они заключали договоры на разработку и проведение различного рода социальных и экологических программ за счет местных бюджетов. Они не очень-то профессионально выполняли эти договоры, большого дохода тоже не имели.

Недостаток квалификации и элементарная лень персонала мешали таким предприятиям переродиться в нормальные консалтинговые фирмы. В настоящее время часть этой категории предпринимателей растворилась в бизнес-сообществе (принеся туда свои номенклатурные повадки в качестве вклада в общий фонд стереотипов поведения формирующегося предпринимательского класса), а часть, резонно рассудив, не все ли равно, в каком статусе хлебать из бюджетного корыта, вернулась на госслужбу.

Каждая их перечисленных выше категорий предпринимателей рассматривала себя как обособленную от других бизнесменов группу лиц. У них были общие интересы, они голосовали за одних и тех же кандидатов на выборах, одинаково нуждались в государственном порядке и защите прав собственности, но все это не мешало им недоброжелательно относиться друг к другу. В целом можно констатировать, что единый предпринимательский класс со своей системой ценностей, общими правилами поведения и образом жизни еще не сложился. «Можно ли в достаточно „размазанной“ категории „средние русские“ увидеть слой общества, члены которого разделяют общую систему ценностей и следуют одному и тому же набору культурных стереотипов? Выводы исследования свидетельствуют, что утвердительный ответ на этот вопрос заметно опережал бы события. …система „особенно важных ценностей“ ими еще не определена»[620].

Поэтому системы управления различных фирм различаются, например, в зависимости от типа рынка, от категории потребителей (богатые или бедные, физические лица или юридические), от вида получаемых денег (валюта или рубли, «белые» или «черные»), от социального и профессионального происхождения собственника. Предпринимательский класс сегментирован на мельчайшие анклавы, каждый из которых живет по своим правилам и исповедует свою идеологию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.