Глава 24 Хармс… Чармс… Чардамс…
Глава 24
Хармс… Чармс… Чардамс…
Разумеется, это случилась ДО нашего с вами похода в Музей личных коллекций на выставку «Кабинет Хармса» художника Сергея Якунина.
Мне хотелось соединить ваше знакомство с Даниилом Хармсом и с очень изобретательным художником – нашим современником Сергеем Якуниным.
В Москве с огромным успехом прошел спектакль по инсценировке повести Гоголя «Шинель». Спектакль назывался «Башмачкин». Я видела его на малой сцене в Театре на Таганке. В спектакле был занят один актер Феклистов. Он играл остро, нервно, сдержанно, с большим внутренним накалом. Крошечный, обездоленный, угловатый. Одна, но пламенная страсть бушевала в нем, она стала для него всем: его мечтой, любовью, надеждой, лучом света в темном царстве – обычная шинель затмила Вселенную.
Друзья мои! Читайте Николая Васильевича Гоголя, читайте и перечитывайте! Особенно таинственнейшие повести «Нос», «Шинель», «Невский проспект», «Коляска», «Записки сумасшедшего». «Миргород». «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Но, умоляю, не говорите, что вы уже все это «проходили» в школе. Только теперь, став учениками Волшебника, вы сможете хоть отдаленно почувствовать умопомрачительное великолепие Гоголя, его нездешнее мастерство. Чтобы так писать, как Николай Васильевич Гоголь, многие работники пера душу бы прозакладывали! Все в его прозе живет, поет, дышит, созданный им мир движется, мерцает, один в другой перетекает, двоится. Что явь, что сон? Что здравомыслие, а что – безумие?
Пересекаются параллельные миры. Вий поднимает свои тяжелые веки, Нос, живущий отдельной жизнью от своего хозяина майора Ковалева, встречается с ним в Казанском соборе, сбегает от него, где-то болтается под видом статского советника, и так далее, и так далее, не могу пересказывать и поминать всуе, а то мурашки бегут по спине от страха и восхищения.
В этом спектакле, о котором я веду речь, практически не было ни слова. Ни одного гоголевского слова, Башмачкин только бормотал что-то нечленораздельное или издавал неясные звуки, междометия. Повторяю, на сцене он был один-одинешенек.
Он и Шинель, которая к концу истории вырастает до небес и страшно колышется на ветру. Но вокруг этих двоих было выстроено такое пространство, которое, как проза Гоголя, дышало, двигалось, мерцало, взаимодействовало с Шинелью и Башмачкиным, окутывало их и пронизывало, опутывало незримыми нитями – это была гоголевская проза, переведенная на язык сценографии.
Декорации к этому спектаклю из бумаги сделал художник Сергей Якунин.
Мне было очень интересно: что он придумал с «кабинетом» Хармса? На этот раз Якунин – опять из дерева и жесткой желтой бумаги – выстроил иную атмосферу. Он сконструировал странные предметы: часы, отмеривающие вечность, письменный стол с искусно сделанными книгами, тысячью ящичков, всяких разных штукенций, сундук с тусклым светом электрической лампочки, в который можно залезть, закрыться, сесть на стул и читать записки Хармсу. В главном зале стоял деревянный конь-качалка, высокий здоровенный конь с крыльями – Пегас. Хоть на него садись, качайся и читай стихи!
А у меня случилась небольшая загвоздка. Дело в том, что перед нашим походом я собиралась ознакомить вас с текстами Хармса, но не успела: выставка закрывалась, мы заторопились и пришли, ни сном ни духом не имея понятия, что это за такой Хармс и не его ли мы ждали в метро на прошлой неделе?
Вообще-то я обычно готовлю вас к его текстам. Специально рассказываю о нем разные легендарные истории, что он отличался эксцентрическим характером: желая быть поближе к небесам, залезал на дерево и сочинял стихи, сидя на ветке, как птица. Или мог, остановившись у газетного киоска, спросить совершенно серьезно: «Скажите, пожалуйста, здесь живет Петр Алексеевич Силантьев?»
А впрочем, и без мистификаций Хармс был рассеянным и путаником, жил рядом с улицей Бассейной. Вполне возможно, Маршак выбрал Хармса в качестве прототипа «рассеянного с улицы Бассейной».
Я рассказываю вам о его семье, о странной судьбе, удивительной жизни, аресте во время сталинских репрессий и смерти в тюремной больнице в 1942 году.
А также об одном невероятном обстоятельстве: когда художник Лёня Тишков был со своей выставкой в Венесуэле в городе Каракасе – это Южная Америка, – он познакомился с женой Даниила Хармса Мариной Малич! Ей за девяносто. Она уцелела чудом, ее судьба неописуема, она прошла все – голод в блокадном Ленинграде, войну, плен, концлагерь, оттуда совершила побег, скиталась, жила во Франции, в разных странах и, наконец, остановила свой выбор на экзотической и жаркой Венесуэле.
Лёня сфотографировался с Мариной Владимировной и привез эту фотографию Владимиру Глоцеру, знатоку и фанату Хармса и его друзей – поэтов Николая Макаровича Олейникова (Макара Свирепого), Александра Введенского и других талантливых, веселых, мудрых поэтов-обэриутов.
Глоцер был счастлив как дитя. Он немедленно отправил письмо в Южную Америку и, получив согласие Марины Владимировны, очертя голову ринулся в Венесуэлу.
Они встретились и подружились. День за днем Марина Владимировна рассказывала о Хармсе, каким она запомнила его, о том, как они встретились, полюбили друг друга, как странно вместе жили и как страшно расстались. Потом она рассказывала о своей жизни – уже без Дани, а Глоцер все записывал и записывал ее рассказ на диктофон, а когда вернулся в Москву, опубликовал книжку Марины Малич «Мой муж Хармс».
Владимир Иосифович мне рассказывал, что спросил у Марины: помнит ли она «Случаи» Хармса, которые тот ей посвятил? Марина Владимировна ответила, что не помнит. Он стал ей читать их вслух, она слушала, как в первый раз, и хохотала. (Будь я на месте Глоцера, у меня бы точно крышу снесло от таких скрещений судьбы, пространств и времен…)
Но мы-то с вами не настолько продвинутые слушатели текстов, наполненных абсурдом этой жизни, поэтому чтение Хармса для нас экстремальное происшествие. Хармс – потрясающий мудрец, бездонный, безграничный, юмор у него черный, диковатый, все на грани жизни и смерти. Вот я и подбираюсь к его рассказам с вами потихоньку, вокруг да около.
А тут мы без предуведомления заваливаемся к нему в «кабинет», вы ошарашенно озираетесь, не понимая, на каком свете очутились. По выставочному залу расхаживают другие посетители, и я понятия не имею, как вас в подобной обстановке ввести в курс дела.
Внезапно Катя Лысенко, одна из самых образованных и начитанных девушек нашего времени, отважно входит в дальний зал, садится на Пегаса, раскачивается и – наизусть! – принимается читать стихи Даниила Хармса. Дорога проторена! Ура! Я вслед за ней взгромоздилась на коня, раскрыла книгу «Случаи», посвященную Марине Малич, проиллюстрированную Лёней Тишковым, с предисловием Глоцера (обратите внимание, как сошлись звезды!), и начала читать:
«Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего у него не было! Так что непонятно, о ком идет речь.
Уж лучше мы о нем не будем больше говорить».
Смотрю, вы сидите вокруг на мрачных черных банкетках, серьезные, кроме Кати, никто даже не улыбнулся. Я дальше читаю, сидя на коне, он раскачивается, а я читаю:
«Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла… А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Перехрёстов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы.
Хорошие люди, а не умеют поставить себя на твердую ногу».
Вы все мрачнеете, мрачнеете. У меня за спиной из каких-то служебных комнат возникла и давай расти толпа абсолютно хармсовских героев: милиционеры, дворники, развесчики картин, смотрительницы музея… Да и посетители глазеют: что это тут за концерт?
А я знай себе, качаясь на лошадке, исполняю один хитовый рассказ за другим: «Вываливающиеся старухи», «Машкин убил Кошкина», «История дерущихся», «Случай с Петраковым», о том, как Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец, ударил им Коратыгина по голове, а Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер – вот какие большие огурцы продают теперь в магазинах; великую историю «Пакин и Ракукин» – Ракукин умер, а из его тела вылезла маленькая душа и злобно посмотрела на то место, где недавно сидел Пакин.
«…Но тут из-за шкапа вышла высокая фигура ангела смерти и, взяв за руку ракукинскую душу, повела ее куда-то, прямо сквозь дома и стены. Ракукинская душа бежала за ангелом смерти, поминутно злобно оглядываясь. Но вот ангел смерти поддал ходу, и ракукинская душа, подпрыгивая и спотыкаясь, исчезла вдали за поворотом».
Все есть – и величие нашей жизни, и чушь, дикость и обыденность, реальность и фантасмагория. Эти истории короткие, но взгляд писателя Хармса по силе не уступает взгляду на мир Гоголя, Михаила Булгакова («Мастер и Маргарита», «Белая гвардия», «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Записки юного врача»…) и Михаила Зощенко (у Зощенко есть очень любопытная повесть «Перед восходом солнца»!).
Вам было не до смеха, я понимаю, ведь такое демоническое чувство юмора, присущее Даниилу Хармсу, встречается нечасто. Напоследок я огласила случай со столяром Кушаковым – как он постоянно поскальзывался, падал и расшибался, потому что приключилась оттепель и на улице было очень скользко. Ушибленные места он, бедолага, заклеивал пластырем. В конце концов, когда он себе все заклеил и благополучно вернулся домой, домашние его не узнали и не пустили в квартиру.
«– Я столяр Кушаков! – кричал столяр.
– Рассказывай! – отвечали из квартиры и заперли дверь на крюк и на цепочку.
Столяр Кушаков постоял на лестнице, плюнул и пошел на улицу».
– Ну? Какое чувство вызывают у вас эти рассказы? – спросила я бодро.
– …Чувство жалости, – в полном отчаянии ответили вы. – Нам всех жалко!..
А потом вы написали мне вот такие серьезные вещи:
Вика Шелякова
Сундук борьбы жизни и смерти
Сундук. Что вкладывает в это слово Хармс, при чем тут борьба жизни и смерти? Ясно одно: тайна не лежит на поверхности, она скрыта от всеобщего взора.
«Читатель, боюсь, ты не поймешь моих стихов». Даниил Хармс.
И вот я в сундуке Хармса, громоздком и неуклюжем. Мне удалось в него забраться. Внутри он обит клочьями картона, кто-то успел нацарапать:
«Сдесь был Вова».
А на гвозде тетрадь, в ней неразборчивый почерк – пером:
«Я потерял страх. Обронил его, как платок. Был страх, что нет страха, а теперь и этого страха нет…
Даниил Хармс
сентябрь 1932 года».
Я почувствовала себя человеком с длинной тонкой шеей, страдающим в сундуке от запаха нафталина.
«Прежде чем прийти к тебе, я постучу в твое окно.
Ты увидишь меня в окне. Потом я войду в дверь, и ты увидишь меня в дверях. Потом я войду в твой дом, и ты узнаешь меня. И я войду в тебя и никто, кроме тебя, не увидит и не узнает меня».
Единственным моим желанием было захлопнуть дверь и оказаться в полной темноте. И пусть я начну задыхаться. Может, со мной что-то произойдет… И жизнь неизвестным для меня способом победит смерть.
Ты увидишь меня в окне.
Ты увидишь меня в дверях.
Маша Лягина
Кабинет Хармса
Лошадь для чтения стихов разобрали и вынесли по частям. В картонной коробочке вынесли шар, который катался у лошади под пузом. Гриву и крылья завернули в целлофан и вынесли просто в руках. Книги долго не выносили, хотя шкаф давно погрузили в машину.
У Хармса никогда не было своего кабинета. Вот и теперь его не стало. Распался на крылья и гриву…
Хармс любил театр – художница Маша Константинова театрализовала свою дружбу с пресветлым котом Иосифом: сшила ему мундир. На день рождения кот сидел на почетном месте, одетый в костюм гусара. Была у него и телогрейка с номером, и фригийский колпак, и буденовка. Иосиф получал от Маши ордена и медали за выслугу лет, удостоился, как я уже говорила, огромного парадного портрета.
Роман Пьяных
Над реальностью
Посвящается Хармсу
Осенний ветер сдувает прохожих с мостовой, и они, как листья, с шуршанием разлетаются по сторонам. А ты плывешь по лужам, утюгом разрезая волны, и все вокруг всего лишь оптический обман. В руках у тебя клетчатая кошелка, и ты идешь в магазин за фитилем, или польским батоном, или еще за чем-нибудь, что, впрочем, неважно: ты же знаешь, какую дрянь продают теперь в магазинах! Тебя уже давно не интересует, что толстая баба бьет корытом своего ребенка и что Андрей Андреевич потерял по дороге домой кефир. Твои персонажи и ты живут над реальностью.
Твой мир – это мир польских батонов, пенсне и кочерги, которой без труда можно порвать ноздрю Алексею Алексеевичу.
Когда кончится осень и ты поймешь, что люди вокруг тебя всего лишь фантомы с утюгами, тебе придется убыстрить шаг, чтобы постараться убежать от них.
– Постой! Куда помчался? Лучше сядь, и я тебе покажу кое-что, – скажет тебе кто-то и положит холодную руку на твое плечо. Это ангел смерти с маленькой и злобной душой Ракукина под мышкой хочет кое-куда тебя проводить.
Не бойся, в этом нет ничего страшного. Ведь скоро ты все узнаешь о том, что там, над реальностью.
Теперь твое место там – куда вываливаются старухи. От чрезмерного любопытства.
…Как это странно и здорово, что вы поняли.
Ты увидишь меня в окне.
Ты увидишь меня в дверях.
На стенке в коробочке под стеклом Маша Константинова хранит усы кота Иосифа, которые она собирала на протяжении всей его долгой жизни.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.