Институционализация открытого доступа

Институционализация открытого доступа

Действительный переход происходит тогда, когда к элитам приходит понимание выгод, связанных с трансформированием ряда элитных привилегий в безличные элитные права, общие для всех членов этой элиты. Данный процесс никоим образом не является неизбежным. Естественная реакция влиятельных групп при столкновении с неопределенностью и новыми ситуациями — это скорее консолидирование привилегий, чем их расширение с целью включения все большего числа элит. Действительный переход — это процесс, посредством которого элиты открывают доступ в господствующую коалицию, закрепляют этот доступ с помощью институциональных реформ, а затем начинают расширять доступ к гражданским правам на более широкие слои населения.

Согласно логике перехода, элиты считают защиту собственных привилегий путем конвертирования их в права выгодной тактикой. Самую большую угрозу для элит представляют другие элиты, особенно фракции, входящие в господствующую коалицию. Долгое время считалось, что внутриэлитная конкуренция в зрелых естественных государствах представляет собой основную внутреннюю угрозу для элит. Данные идеи легли в основу кристаллизующейся в XVIII в. политической теории, называемой республиканской традицией или гражданским гуманизмом (корни этой традиции уходят в Грецию и республиканский Рим). Ретроградная идея о внутри- элитной конкуренции как главной угрозе социальному порядку описывает реалии естественного государства, но никак не порядок открытого доступа. Мысль о том, что политические манипуляции с экономическими привилегиями — главная угроза республике, стала ключевой интуицией виговского и республиканского мышления в Великобритании, Франции и США в XVIII в.

Мы исследуем данные идеи и интуиции, фокусируя внимание на политических партиях и экономических корпорациях. Партии и корпорации оставляют легко прослеживаемый след в исторических архивах, они были в центре многих дебатов в XVIII и XIX вв., более того, с тех самых пор они подробно изучались в соответствующей литературе. Эти два типа организаций не просто изменились за время действительного перехода, но сыграли в нем самую непосредственную роль. Идея о том, что фракции, партии и корпорации — это опасность, которую необходимо сдерживать институциональными мерами, помогает понять те верования, которые пользовались популярностью в 1800 г. во всех трех странах. Однако эти идеи, взятые сами по себе, не способны объяснить переход. Общества осуществили переход тогда, когда они прекратили ограничивать доступ к политическим и экономическим организациям. Но как именно данные общества к 1880 г. смогли прийти к институтам, которые позволили открыть доступ как для формально организованных политических партий, так и для экономических корпораций?

Большая часть главы написана в русле истории, так как концепты ухватить проще тогда, когда они иллюстрируются. Кроме того, наша задача — объяснить именно первые случаи перехода. Концептуальные вопросы вполне ясны. Как только пороговые условия позволяют элитам устанавливать между собой все более безличные отношения, действительный переход может начаться. В процессе этого перехода элиты трансформируют личные элитные привилегии в безличные элитные права. Трансформация привилегий в права происходит тогда, когда к элитам приходит понимание: их привилегии будут лучше защищены от внутриэлитной борьбы, если эти привилегии определяются именно как всеобщие права, а не личные прерогативы. До тех пор пока способность формировать организации остается привилегией, доступ не является открытым. Открытый доступ не требует всеобщего доступа, не требует он и уничтожения любых привилегий; он требует лишь того, чтобы достаточно большой процент населения имел возможность по своей воле создавать политические, экономические и иные организации. Расширение элитных прав на все большие группы населения ускоряется после того, как закрепляется и внедряется само понятие о гражданских правах. Как только права гражданства получают безличное определение, логика открытого доступа начинает внушать мысль о том, что эти права в условиях более широкой политической и экономической конкуренции будет обеспечивать куда проще.

С концептуальной точки зрения ключевая идея западной политический традиции заключается в том, что баланс интересов в политике — ключ к защите прав. Как хорошо известно, данный тезис обосновывался Мэдисоном в «Федералисте» (статья № 10). В Великобритании существовал такой баланс интересов короля, лордов и представителей палаты общин, при котором они сдерживали друг друга. Согласно Аристотелю, именно интерес одного, нескольких и многих есть то, что должно сохранять баланс. Ограничения на доступ во всех естественных государствах создают группы интересов, эти политические, экономические и военные группы уравновешивают друг друга в рамках господствующей коалиции. Исторически еще в 1790 г. в Великобритании, Франции и США партии и корпорации мыслились как угроза для республиканского общества; считалось, что организованные группы интересов способны нарушить баланс внутри правящей коалиции. Хотя британские виги, французские республиканцы и американские отцы-основатели и пытались создать общества с формальной и неформальной системой сдержек и противовесов, которую они мыслили как способ защиты прав элит, лишь некоторые из них, если таковые вообще были, выступали в поддержку идеи открытого доступа.

Уникальная черта первых переходов заключалась в том, что к середине XIX в. те самые партии и корпорации, которых так сильно опасались еще в 1790 г., стали считаться важными элементами поддержания стабильности. При действительном переходе общества трансформируют элитные привилегии, основанные на личной идентичности, в элитные права, основанные на безличном гражданстве. Конкурирующие политические партии и открытый доступ к экономическим организациям становятся существенной частью системы защиты гражданских прав. При последующих переходах вера в неизбежную опасность политических партий и корпораций окажется поколебленной примером Великобритании, Франции и США, мы называем эти страны первопроходцами, так как они первыми осуществили переход.

Трансформация мышления об организациях и институтах, поддерживающих организации, не была связана с республиканскими политическими теориями XVIII в. Прежние теории опирались на утонченный анализ естественных государств, в которых ценился политический баланс и был силен страх того, что политические фракции, а также использование экономических привилегий в политических целях приведут к разбалансировке конституционного равновесия сил в рамках общества. Новые идеи и институты, касающиеся упорядочивания элит, возникли из изменившегося опыта и новой интерпретации этого опыта. В процессе эволюции большая часть словаря прежней республиканской теории сумела сохраниться, особенно это верно в отношении доминирующей заботы о балансе, но партии и корпорации оказались трансформированы в силы, которые могут поддерживать баланс, а не нарушать его. Однако партии и корпорации могут поддерживать баланс интересов лишь при условии открытого доступа и конкуренции. Этих условий не существовало вплоть до XIX в., соответственно, республиканские теоретики XVIII в. не могли их ни наблюдать, ни предвидеть.

Как мы утверждали в 4-й главе, открытый доступ поддерживает и защищает гораздо более гибкий баланс в рамках политики и экономики. Доступ, однако, не вытекает из сбалансированности интересов в обществе. Все естественные государства сохраняли баланс интересов и без всякого открытого доступа. В начале XIX в. развилось новое понимание, согласно которому открытый доступ — это способ гарантировать баланс интересов в политике и экономике. Нередко данная мысль формулировалась на языке прав: предоставление гражданам права участия в политической жизни — лучший способ обеспечить всех граждан гражданскими и экономическими правами. Логика данного аргумента — это логика порядков открытого доступа; открытый доступ защищает и поддерживает динамический баланс интересов в рамках общества.

К 1880 г. конкурентные политические партии и открытый доступ к корпоративным формам во многих сферах экономической и социальной жизни стали заметными чертами всех трех обществ-первопроходцев. Тем не менее развивающаяся институциональная структура данных стран следовала различными путями. Не было никакого ясного, простого и уникального рецепта действительного перехода. Великобритания пришла к конгениальной парламентской суверенности с небольшим количеством явных сдержек и противовесов. Франция вверглась в ситуацию восьмидесятилетней конституционной нестабильности, за это время она повидала республики со всеобщим избирательным правом для мужчин, монархии и законодательную тиранию. В США установилась насыщенная избирательная федеральная система со стабильной национальной конституцией и правительствами штатов, которые продолжили эксперименты со своими институтами.

Когда действительный переход начал набирать оборот — где-то с 1830 г., — доступ продолжал открываться, а неэлиты стали использовать организационные формы, чтобы решать вопросы из своей собственной повестки. В отличие от прошлых периодов в европейской истории, в конце XIX в. неэлитные организации в странах, которые мы относим к первопроходцам, ни подавлялись, ни запрещались. Полноценное гражданство подразумевало не только право голоса; оно допускало неэлиты к формированию организаций. Профсоюзы, социалисты, церкви, сторонники расширения избирательных прав — все эти группы начали создавать экономические и общественные организации, которые они использовали как стартовые площадки для создания политических движений. Преданность идее открытого доступа осталась; рост новых организаций не был подавлен. Политическая и экономическая конкуренция выросла как в своем масштабе, так и в своей интенсивности.

Расширение прав гражданства на более широкие слои населения стало важным элементом усилившейся политической конкуренции. Государство начало обеспечивать общественные блага — инфраструктуру, образование, социальное страхование — и распространять их на основе безличных критериев, препятствуя манипулированию данными общественными благами в политических целях. Безличное гражданство распространялось на все большие слои, и все большее число людей получало возможность избирать свое правительство. Безличное гражданство расширялось также и интенсивно, по мере того как росли возможности государства в обеспечении общественных благ безотносительно фракций или партий (или, на языке современной Америки, безотносительно пола, расы, вероисповедания, цвета кожи или возраста).

Наш исторический акцент на Великобритании, Франции и США середины XIX в. делает нас уязвимыми для обвинений в том, что мы приходим к своим заключениям на основе очень узкого уникального евроамериканско- го контекста, который не имеет аналогов в иных обществах. Мы согласны с тем, что случайные исторические тропы, которыми проследовали эти три страны, уже никогда не повторятся в последующих переходах. Не в последнюю очередь это связано с тем, что опыт первых переходов изменил наше мышление о мире.

Но все же избранный нами фокус имеет и свои достоинства. Рамка, необходимая для понимания перехода, должна соответствовать опыту первопроходцев. Внимание к Великобритании, Франции и США удовлетворяет данному требованию ценой игнорирования, например, голландского и швейцарского опыта. Процесс открытия доступа к политическим и экономическим организациям, равно как и созревание гражданского общества, — это черта всех развитых обществ. Даже если особый исторический путь первопроходцев, приведший к открытому доступу, и является уникальным, каждый последующий переход стремился достигнуть того же самого результата в том, что касается институтов, организаций и трансформации элитных прав в права гражданские. Все большая утонченность организации нередко рассматривается как случайная черта современности, а не как фундаментальная трансформирующая сила, имеющая свое собственное самостоятельное значение. Следовательно, крайне важно показать, что первопроходцы намеренно конструировали социальные инструменты так, чтобы те способствовали более утонченной организации, и делали эти инструменты доступными для всех эли т.