Глава 12. В поисках красоты

«Я не знаю ничего, кроме Красоты, которая околдовывает, соблазняет, очаровывает и побеждает время», – так говорила Мадам.

Как только у нее появились на это средства, Хелена стала собирать ценные предметы искусства. Иногда они попадали в коллекцию случайно, просто потому, что были раритетными, оригинальными или просто пришлись ей по сердцу. Исключая некоторую склонность к «Наполеону III», она собирала предметы искусства всех стран и эпох. Мадам жила между трех континентов и прекрасно могла существовать в интерьерах трех разных веков. Из каждого путешествия она привозила новый предмет, для которого иногда требовалось ставить специальный шкаф или витрину. Она коллекционировала все, но предпочитала живопись и скульптуру, украшения, редкую старинную мебель и миниатюры.

Хелена Рубинштейн была безгранично увлечена современным искусством. А любовь к красоте, неподвластной времени, заставляла ее вкладывать много денег в африканское искусство и искусство стран Океании. Она собрала одну из крупнейших и красивейших уникальных коллекций. В нее входило около трехсот пятидесяти предметов искусства античности, доколумбовой Америки, Океании, Дальнего Востока, двести восемьдесят скульптур из разных регионов Западной и Экваториальной Африки. Она собрала коллекцию настоящего музейного уровня, достойную награды от любого этнографического общества.

Одним из первых художников, который познакомился с ней, был скульптор Джейкоб Эпштейн[53]. Вскоре он стал одним из ее ближайших друзей. В 1910-х годах он участвовал во всех движениях, объединявших первых звезд кубизма: Пабло Пикассо, Жоржа Брака и Хуана Гриса, чьи работы поначалу больше ужасали ее, чем восхищали. Она в свою очередь познакомила его с африканским искусством и была совершенно очарована новой дружбой.

В то время Джейкоб Эпштейн работал в Лондоне, а Хелена собиралась открывать свой первый салон в Париже. Чаще всего самые интересные аукционы африканского искусства проходили во французской столице, и он не раз просил ее участвовать в торгах вместо себя. Эпштейн показывал ей в каталоге понравившийся лот и называл максимальную цену, которую нельзя было превысить во время торгов. «Я отдам около трех ливров за каждую вещь». (В то время это составляло около 15 долларов. – Прим. авт.)

Если цена превышала три ливра, Хелена покупала вещь для себя. Так она начала участвовать в аукционах сама за себя и постепенно, шаг за шагом, собирала свою собственную коллекцию африканского искусства. Как она сама говорила, «я научилась любить их яркую выразительность». Несколько лет спустя Джейкоб Эпштейн был счастлив признать, что коллекция Хелены восхитительна. Он часто повторял: «Я собрал это для нее, но держась на расстоянии».

Коллекцию перевозили из квартиры в квартиру, но основная ее часть находилась в Париже, в квартире на улице Бетюн (она занимала ее с 1931 года). О коллекции была даже написана серьезная статья в специальном журнале в 1943 году.

Скульптуры снова расположились в длинной галерее, холле и прилегающей к нему курительной комнате. Эта комната, до отъезда служившая библиотекой, была переделана – стены обшили панелями из проморенного светлого дуба, вдоль стен сделали длинные полки и поставили витрины – теперь там с легкостью размещалась вся коллекция. В трех больших витринах была выставлена серия скульптур антилоп из Судана. В маленьком трюмо стояли редкие статуэтки из Судана и Кот-д’Ивуара, а на полках располагались фигурки народов банту – племени пахуин и предметы религии бьери, головы бамун и несколько предметов из бельгийского Конго. На карнизе, шедшем по всему периметру комнаты, на специальной планке стояли статуэтки племен сенуфо, бауле, бамбара и маски племени бобо вместе с несколькими фигурками народа бакота.

На другой стороне галереи все было устроено таким образом, что позволяло без помех наслаждаться скульптурами огромных размеров, зафиксированными на специальных подставках, – они прекрасно смотрелись на фоне белых стен. В той же галерее, в нишах, устроенных в пролетах, находились маски племен сенуфо и гуро и тотемные фигурки из Габона, обрамленные латунными чеканными пластинами.

В холле, на двух застекленных этажерках, располагалась коллекция образцов ткацкого мастерства – самая полная и редкая, учитывая разнообразие и уникальность экспонатов.

Скульптуры Океании, не такие многочисленные, как африканские, но исключительного качества, находились наверху деревянной обшивки курительной комнаты. Отдельно были выставлены предметы искусства доколумбовой Америки, античные статуэтки и искусство Дальнего Востока. Все это находилось в вестибюле, который вел в большую гостиную в ротонде, выходившую на террасу. Интересно то, что некоторые предметы коллекции Хелены были внесены в каталог Музея современного искусства в Нью-Йорке в 1935 году по случаю большой выставки африканского искусства.

Хелена любила рассказывать, как к ней попала б?льшая часть ее коллекции. Случилось это очень необычным образом в начале тридцатых годов: «Это было время, когда в политике уже появился Гитлер. Один немецкий еврей собирался бежать из Берлина и хотел вывезти вагон негритянской скульптуры, но у него не было ни копейки. Я помогла ему уехать. Вот так! Неплохо составить коллекцию из целого вагона африканского искусства!»

* * *

Когда Хелена вернулась в Париж после Первой мировой войны, светская и интеллектуальная жизнь там била ключом. Кубисты, работы которых она отказывалась покупать несколько лет назад, пользовались огромным успехом. Большой Пикассо, которого ей предлагали за 6000 франков, в 1920 году был выставлен на продажу за 60 000 долларов. Она поняла, что пропустила хорошую сделку.

Тогда Хелена решила лучше изучить современное искусство. «Несмотря на занятость, мне всегда удавалось урвать часок, чтобы посидеть в одном кафе Le Dyme, где я виделась со знакомыми и где познакомилась со многими своими друзьями». Именно здесь Хелена впервые увидела Пикассо. Там же она познакомилась с Жюлем Паскином, Андре Дереном и Морисом Вламинком[54]. Как и в случае с коллекцией примитивного искусства, именно страсть к исследованию толкала ее на приобретение работ этих художников, которых дилетанты тогда еще игнорировали. Но она никогда не встречалась с ними в мастерских, только в галереях, чтобы ничто не мешало составить собственное мнение. Иногда она делала выбор сразу же, после первого посещения. Подпись значила для нее мало, на самом деле при выборе ею руководили только эмоции. Она признавалась, что не видела существенных различий между идолом из Габона и Арлекином гениального Испанца (так называли Пикассо), но видела только магическую силу мечтания, которая одинаково просматривается и в буддийской фигурке, и в лице библейского царя, написанного Руо[55]. «Меня интересует только одно – империя эмоций, откуда родом те чары, которые пленяют нас и в царстве сна Шагала, и в роскошных сиамских барельефах. Нет другой ценности у произведения искусства – только создание красоты».

Ее друг Луи Маркусси иногда упрекал ее за склонность к сверхъестественному. Но когда они спорили об искусстве, их мнения идеальным образом совпадали во всем, что касалось «удачно найденного равновесия». Однажды Маркусси сказал ей: «Когда ты хочешь сделать женщин неотразимыми, Хелена, тебя вдохновляет то же сильнейшее чувство, что заставляло друзей твоего отца восхищаться роскошью старинных дворцов, где они устраивали балы, одетые в украшенные мехом и расшитые золотом кунтуши по традиции своих предков. Именно это лежит в основе того лиризма, который я хочу передать в своих натюрмортах».

Если некоторые из друзей не одобряли ее выбор, она возражала так: «Я – коммерсант, и я не могу позволить себе не покупать оптом». При этом Хелена всегда повторяла, что никогда не жалела о сделанных покупках.

Она говорила, что немедленно узнает знак «франкмасонства красоты» у многих художников, с которыми она, несмотря на свою бродячую жизнь, была тесно связана: Рауля Дюфи, Сальвадора Дали, Жана Люрса, Кристиана Берара, Жана Кокто и других[56]. Для Жана Кокто красота была «уловкой природы для того, чтобы привлечь одно существо к другому и упрочить их связь»[57]. Возможно, эти слова были посвящены императрице Красоты?

* * *

Вернувшись в Париж, Мадам познакомилась с Гертрудой Стайн[58], которая приехала в Париж в 1903 году в возрасте двадцати девяти лет, – девушка была плохо одета, но страстно увлечена литературой и искусством. Пьер Кабанн описывал ее в не очень лестных выражениях: «Внешне она напоминала римского сенатора, но позже стала походить скорее на Будду; в ней не было ничего по-настоящему женственного, кроме нежного взгляда, освещавшего ее полное гладкое лицо». Гертруда поселилась в Париже с двумя братьями, Михаэлем и Лео. Последний совершенно случайно открыл Поля Сезанна, которым очень восхищался, и, приехав в Париж, все время наведывался к Воллару[59], у которого, по слухам, были самые прекрасные работы этого художника. Лео повел свою сестру к этому знаменитому галеристу на улицу Лафитт, и они купили «восхитительный маленький пейзаж в зеленых тонах». Потом они вернулись и купили другие работы, не очень дорогие, в основном акварели. В 1905 году проходил «Осенний салон» (его называли «клеткой для диких зверей» из-за представленных там впервые работ фовистов), и Лео увидел в «проклятом зале» «Женщину в шляпе», написанную не известным никому Анри Матиссом. Лео купил ее.

Стайны жили на улице Флерю, и друзья начали все чаще наведываться к ним, чтобы посмотреть на первые работы, положившие начало одной из самых прекрасных коллекций современного искусства того времени. Однажды в маленькой лавочке Лео увидел несколько полотен, которые его очаровали. Продавец сказал, что это картины не известных никому испанских художников. Лео тут же приобрел одну из них, а потом стал торговаться из-за второй – цена показалась ему завышенной. На картине стояла подпись «Пикассо», но это имя было ему совершенно незнакомо. Он отправился домой с двумя картинами. Несколько дней спустя Лео вернулся в магазинчик с Гертрудой, и продавец показал им другие работы этого же художника. Они не были сильно впечатлены, но картины купили. На обратной стороне было написано просто: «Пикассо/13 улица Равиньян/1905».

И они решили познакомиться с самим художником. В своих мемуарах Гертруда Стайн – она всегда говорила о себе в третьем лице – писала, что «Гертруда Стайн и Пикассо поняли друг друга с полуслова»[60]. Она даже утверждала, что сама открыла Пикассо, и хвалилась тем, что оказала на него как на художника самое сильное влияние. Пикассо написал очень много портретов Гертруды. И все же главной страстью Гертруды Стайн была литература. В 1909 году она выпустила свою первую книгу с благодарственным посвящением художнику – один из портретов был написан Пикассо.

Когда Хелена познакомилась с ней, Гертруда Стайн уже добилась желанной славы литератора и была обладательницей потрясающей коллекции современного искусства. Хелена несколько раз бывала у нее, но не смогла по-настоящему войти в близкий ей круг друзей. Мадам говорила, что была очень впечатлена квартирой мадам Стайн, от пола до потолка увешанной картинами – они были даже на дверях кухни и ванной комнаты. Гертруда помогала многим художникам, и ходили слухи, что именно она сделала некоторых их них настоящими знаменитостями. Сама же Гертруда считала невероятным тот факт, что никто до нее не обращал внимания на Сезанна. На самом же деле Гертруда узнала о Сезанне, так же как и о Пикассо, – от своего брата Лео.

* * *

Коллекции Хелены довелось пережить оккупацию во время Первой мировой войны – все было развезено и рассеяно по разным местам. Потом ей удалось собрать б?льшую часть, но многие вещи пришлось выкупать. Иногда она мечтала положить конец своим приобретениям, но стоило ей взглянуть на картину, от которой замирало сердце, как она тут же забывала об этих мыслях и в восторге искала уголок для новой покупки.

Среди полотен в ее коллекции были картины Ренуара, Роже де ла Френе, Ван Донгена…[61] Одной из ее любимых работ был рисунок, полученный в подарок, – этюд Пикассо к картине «Авиньонские девицы» (первая картина кубического периода Пикассо, написана в 1907 г. – Прим. ред.). Этот рисунок ей подарила одна дама, сильно пострадавшая от оспы. Лечение электричеством заметно улучшило ее состояние. Однажды она передала консьержке дома, где жила Хелена, эту картину с запиской, в которой говорилось просто: «Благодарю за красивое лицо». Хелена больше никогда с ней не встречалась. Мадам потом говорила, что много раз пыталась найти ее, но все напрасно – дама исчезла.

Примерно в то же время Мадам познакомилась с Мари Лорансен в салоне Миси Серт. Мари Лорансен была известна композициями, которые называли хрупкими и женственными из-за нежной пастельной цветовой гаммы. Она изучала живопись в Академии Humbert в Париже и, хотя вначале была захвачена искусством фовистов, довольно быстро примкнула к кубизму. В двадцатые годы она занимала важное место среди группы художников, которую называли парижской школой. Именно в 1920 году Мари Лорансен написала портрет Хелены, где она изображена в виде индийской махарани (махарани – супруга махараджи. – Прим. ред.). Палитра художницы вдохновляла Хелену на создание макияжа для женщин с нежной сияющей кожей, которые кажутся почти прозрачными. Однажды Мари Лорансен, сидя напротив нее в своей бархатной шапочке, лихо заломленной набекрень на огненных кудрях, сказала, улыбаясь: «Вам повезло работать с человеческим телом! Я же обречена создавать иллюзии».

* * *

Воспоминания вели Хелену от лица к лицу – перед ее глазами вставали нежные, рассеянные, злые, умные лица всех, кого она знала… Она стала видеть глубинную связь между словами «стиль» и «косметолог». Она столько отдала своим коллекциям, чтобы утолить жажду красоты, чтобы жить в сердце красоты…

Ее жизнь была постоянным поиском красоты: в антикварных лавках, в галереях, в мастерских художников и, наконец, в своих собственных «кухнях» и салонах. Она искала ее во всех городах и на всех континентах, где бывала. Удалось ли ей обрести ее?