Глава 26. Светская жизнь Парижа

Жизнь Парижа в пятидесятые годы не утратила обычного блеска, но все-таки немного изменилась. Балы у герцогинь происходили все реже и реже – новый капитал становился все заметнее, и на роскошные приемы коммерсантов стремилось попасть все светское общество Парижа. Эти празднества были полезны всем, кто после двух лет войны хотел показать свои богатства. А гостям всегда приятно хорошо поесть, не заплатив ни гроша. «Совершенно неважно, кто приходит, кто уходит, до тех пор, пока обслуживание остается на высоте», – сказал однажды князь Гуриели[113].

Среди цариц коктейльных вечеринок трое задавали тон всей столице: Мари-Луиза Буске, корреспондент Harper’s Bazaar в Париже, княгиня Гуриели и Элизабет Арден. Однажды синьора Ирен Брин, любительница кожуры из римского Harper’s Bazaar, рассказала Хелене о готовящемся приеме у Мари-Луизы Буске.

Мадам Буске проводила у себя салоны по вечерам каждый четверг с шести до девяти часов в стиле просвещенных дам XVII века. Известный американский писатель Трумэн Капоте хорошо описывал эти еженедельные встречи, на которых он любил бывать, приезжая в Париж. «Боже, сколько мужчин обожало Мари-Луизу! Фотографии с посвящениями – память о ее жертвах, о тех, кого она называла мои “лавэры”, множились, как мухи в Персии, на столиках с разнообразными безделушками в ее квартире на площади Пале-Бурбон. Некоторым все же удалось ускользнуть из сетей: Оскара Уайльда, Марселя Пруста недоставало в общем списке. И все же большинство великих мэтров искусства и бизнеса были здесь. Какими чарами обладала эта Цирцея? Ее мелодия была легкой, но иногда в этой музыке слышались ритмы джунглей, словно в мурлыканье тигрицы – не всегда внятно, но всегда пленительно».

«Возраст ее было сложно определить, цвет волос – красное дерево, – возможно, вызывал вопросы, но очарование ее было бесспорно. Если вы сомневаетесь в ее пленительности, подумайте о толпе людей, штурмовавших каждый четверг четыре этажа по темной лестнице, чтобы попасть к ней в салон. Напитки были отвратительны, в комнатах полно народу, но при виде хозяйки, взъерошенной, как попугай, которая стучала своей тростью с золотой рукояткой, словно это был молоток оценщика на аукционе, любое недовольство и злословие отступало… Все можно было простить, да, все».

Сальвадор Дали писал о ней более сдержанно: «У Миси Серт готовили самые основательные блюда Парижа. По четвергам в светло-серой благостной гостиной у Мари-Луизы Буске можно было попробовать другие блюда, литературно-светские. Я иногда встречал здесь Воллара и даже Поля Пуаре»[114].

Мари-Луиза Буске не удовлетворялась лишь салоном по четвергам, она устраивала приемы для самых известных и популярных людей. Она посылала приглашения, но никогда не знала точно, сколько людей придет вместе с официально приглашенными. Именно так Ирен Брин назначила встречу Хелене Рубинштейн у Мари-Лу Буске под предлогом того, что ее муж, Гаспаро дель Корсо, у которого была в Риме модная галерея Obelisco, хотел бы предложить ей проект. И вот Мадам, тяжело дыша, уже поднималась по темной лестнице в доме на площади Пале-Бурбон.

На четвертом этаже в маленьких прокуренных комнатах толпились люди. Мадам с трудом прокладывала себе дорогу, а за ней по пятам шел Патрик. Она узнала в толпе Одри Хепберн (не сразу вспомнив ее имя, конечно), которая часто бывала у Скиап и Стенли Маркуса, самого известного коммерсанта Далласа, который сам подошел к ней и представился. Жана Жене, чей незабываемый роман «Богоматерь цветов» был только что опубликован, зажали на софе две светские болтушки. Мари-Луиза поспешила навстречу Хелене:

– Дорогая Хелена, дорогая Хелена и ее «лавэр»! Идемьте, я вам представлю самого удивительного, восхитительного и самого важного человека…

«Лавэр», у которого были причины вполне личного свойства с восторгом приветствовать Жана Жене, вспоминает, что «восхитительным человеком» оказался Андре Мальро.

Вечер был очень светским, и люди, которые там появлялись, стремились быть замеченными. Буфет и напитки их не интересовали, к тому же все это было весьма среднего качества. Кто-то даже заметил, что не было даже виски; единственным предложенным напитком был коктейль из джина и апельсинового сока. Мари-Луиза Буске представила Патрика О’Хиггинса высокому бесстрастному человеку, чей облик ни в малейшей степени не позволял допустить мысли, что он художник. Это был Бернар Бюффе[115]. Патрик не узнал и Франсиса Пуленка, одного из столпов современной музыки, в тучном господине, похожем на банкира. Наконец, Мари-Луиза представила его американской писательнице Алисе Токлас, многолетней подруге Гертруды Стайн. Патрик рассказывал, что Алиса Токлас показалась ему неприветливой, у нее были усы, а рот напоминал пасть дракона. Он отчаянно пытался сказать ей какую-нибудь любезность, но тут, к счастью, появилась синьора Ирен Брин и повела его знакомиться со своим мужем.

Гаспаро дель Корсо был лысым господином, который, в отличие от Алисы Токлас, просто светился приветливостью и был очень улыбчив. Он был одет ярко, как умеют одеваться только итальянцы: шелковая рубашка с золотыми запонками, в нагрудном кармане – оранжевый платок. Все трое развлекались светским разговором.

– Amore, – наконец сказала синьора Брин мужу, – расскажи нашему другу о своих планах.

Синьор дель Корсо начал с того, что Италия переживает настоящую эпоху Ренессанса в искусстве.

– Нужно воспользоваться этим – сейчас или никогда. Ваша княгиня должна это сделать.

– Почему и как? – спросил Патрик.

– Она такая замечательная…

– Безусловно, но как она может воспользоваться этой ситуацией?

Гаспаро дель Корсо рассказал о своем проекте: мадам Рубинштейн должна будет выбрать десять итальянских художников, чья нога никогда не ступала на землю Америки и которым он бы дал заказ изобразить воображаемые сцены из американской жизни. Эти произведения потом должны будут выставляться по всей Европе и Соединенным Штатам. Идея казалась синьору дель Корсо очень интересной и оригинальной.

– Вы обязательно должны рассказать это Мадам.

– Но мне кажется, вы сами должны обсудить с ней ваш проект, – удивился молодой секретарь.

– Я уже это сделал, но она сказала обратиться к вам!

Патрику О’Хиггинсу идея на самом деле показалась замечательной, тем более что такой проект идеально соответствовал стилю рекламы, который Мадам обожала. Он бросился разыскивать ее в толпе и после отчаянных поисков в течение четверти часа наконец обнаружил ее за восторженной беседой в компании Андре Мальро и Анри Картье-Брессона[116]. Оба провели много лет на Дальнем Востоке и так же, как и Хелена, интересовались искусством Океании и Африки.

Как только она увидела секретаря, Мадам тут же спросила, что он думает о проекте «этого итальянца, имя я забыла». Патрик сказал, что проект очень ему нравится, и Мадам решила, что они вдвоем как можно скорее должны поехать в Рим. Хелена всегда доверяла быстрым решениям и проектам, которые интуиция подсказывает ей исполнять немедленно.

По дороге домой она объявила Патрику, что пригласила «всех этих людей» на набережную Бетюн, но кроме Андре Мальро, не помнит ни одного имени.

– Найдите их всех. Позвоните Мари-Луизе, она вам поможет.

У Мари-Луизы Буске Мадам пригласила всех на прием в воскресенье – оставалось три дня. «Я не помню точно, кто был поблизости», – только и могла она сказать. К субботнему утру Патрику удалось разыскать пятнадцать человек из приглашенных, и Мадам отвезла его в поместье Комб, чтобы запастись всем необходимым. Хелена купила этот небольшой дом в окрестностях Парижа, в Комб-ля-Вилль, когда вышла замуж за князя Гуриели, но он не очень любил деревню и редко приезжал туда. Зато Хелена обожала запасаться там овощами и фруктами из собственного сада и огорода, не говоря уже о кроликах и цыплятах, которых там разводили. Она считала их особенно вкусными.

В Комб их отвезла Жервез. В Париже Жервез служила семье Рубинштейн уже двадцать лет. Сама она была с юга Франции. Мадам пользовалась ее услугами постоянно, потому что «эта женщина может все. Только подумайте! Она готовит, следит за домом, шьет, работает в магазине и к тому же умеет водить машину!».

Мадам, у которой не было прав, очень ценила возможность поехать куда-нибудь в конце недели, особенно если это была машина ее служащих.

– Почему я сама не езжу? Я экономлю бензин, к тому же Владимир – будь он неладен – требует выходных.

Хелена не хотела покупать машину, потому что считала, что любой автомобиль падает в цене наполовину начиная с первого дня после покупки. В Париже проблема передвижения решалась с помощью шофера-телохранителя. В других местах, например в Нью-Йорке, она или брала машину напрокат, или ездила на такси. Она купила и содержала машину в Париже только потому, что все расходы по ее содержанию неявным для фининспектора образом перечислялись на счет магазина.

С первых же слов Патрик понял, что Жервез и Хелена прекрасно понимают друг друга. В течение получаса дороги от Парижа до Комба, Мадам дремала в машине, а Жервез не переставая говорила обо всем подряд, но главным образом о себе, подчеркнув, что она «мадемуазель, но отнюдь не девственница». «Возраст Жервез определить было сложно, манеры у нее были грубоватые – казалось, она годами жила у моря».

Вскоре они приехали на место. Это оказалась лесистая долина, где стояли домики, увитые диким виноградом. Самое большое здание, старая мельница, квадратная высокая башня с зелеными ставнями на окнах, было построено из серого камня, конусообразная крыша покрыта черепицей. Тенистую лужайку обрамляли пихты, река разделялась на несколько маленьких каналов, которые окружали дом, сливаясь в один большой поток, журчащий по пересохшему когда-то руслу – там раньше находилось колесо старой мельницы.

Внутри обстановка была в стиле эпохи Людовика XIII, довольно строгая и скромная, совсем не похожая на обычное убранство домов Хелены Рубинштейн. Главная комната, старинная столовая мельницы, под окнами которой бежала река, была декорирована Янсеном. В углу комнаты стояло большое канапе, покрытое белой кожей, и старинный стол. Потолок укреплялся балками, как и в галерее, проходившей сквозь комнату. Стены были покрыты плотной штукатуркой светло-бежевого цвета, а на окнах висели занавески из ядовито-зеленой тафты. В других комнатах тоже стояла мебель деревенского стиля, несколько картин украшали маленькую гостиную с камином времен Людовика XVI. Никаких полотен современных мастеров, миниатюр и туземного искусства.

Глядя на мельницу, Хелена сказала Патрику: «Ненавижу этот дом. Он не по мне и к тому же никак не используется». Она предложила пойти «утащить несколько яиц», пока Жервез занимается цыплятами.

Для работы на мельнице Мадам наняла супружескую пару. «Он выращивает овощи, а она их готовит». Полакомившись омлетом, все трое отправились на ферму за яйцами, курами, картошкой, салатом и цветами, которые выращивал садовник в оранжерее.

На следующее утро, в воскресенье, войдя на кухню в квартире на набережной Бетюн, Патрик обнаружил там Мадам в компании кухарки Эжени. Дамы пили дымящийся кофе из больших фаянсовых пиал, как любят французские крестьяне. Патрик О’Хиггинс был в этот момент поражен сходством двух женщин. «Мадам без макияжа и украшений выглядела так же грубовато, как и ее кухарка. Их прически – волосы, убранные в узел на затылке, были совершенно одинаковыми. Обе сидели в одинаковой позе – так сидят женщины, которые провели большую часть жизни на жестких неудобных стульях».

Молодого человека пригласили налить себе кофе, чтобы составить компанию – обсуждалось меню. Обе казались спокойными и расслабленными, но он стал свидетелем забавной сцены.

– Эжени вообразила, что цыплята слишком тощие, – пожаловалась ему Мадам.

– Да, сеньор, – говорила Эжени, стуча пальцем по столу. – Они не достойны героя Сопротивления! Только не господина Мальро, нет!

– Ну, хорошо, и что же должен есть герой Сопротивления? – наскакивала Мадам.

– Говядину, говяжье филе!

– Так пойдите и купите его. Магазины в этом квартале всегда открыты.

Подумав, Эжени добавила:

– С гарниром из горошка, моркови и артишоков.

– Хорошо, хорошо, купите горошек, морковь и артишоки, но не кладите слишком много!

На самом деле Эжени уже составила все меню без ведома хозяйки. Она продолжала:

– Почему бы не подать на закуску гребешки?

– Прекрасная мысль! (Наклонившись к Патрику, она прошептала: «Гребешки Эжени – лучшие в Париже»).

Потом они решили купить фуа-гра, шесть видов сыра и шампанское «Дом Периньон». Хелена, как всегда, разрывалась между страстью к роскоши и бережливостью, но на этот раз выбрала первое. Эжени была на седьмом небе, а Мадам дала ей указание сохранить все счета, чтобы потом покрыть издержки за счет компании…

В час обеда, когда приехали первые гости, Мадам еще не было. Принимать их было велено Патрику О’Хиггинсу. Эдмонда Шарль-Ру из Vogue, как обычно в туалете от Шанель, приехала в сопровождении молодого человека, который представился просто: Живанши. Этот талантливый модельер вскоре откроет свой собственный Дом моды. В то время он еще не был достаточно известен, и у него не было денег, чтобы устраивать собственные дефиле: его модели можно было увидеть только на манекенах в витринах. Хелена, которая, конечно, тут же забыла его имя, называла его «крупный юноша». Эта забывчивость вовсе не означала пренебрежительного отношения, даже самого Кристиана Диора она называла не иначе как «знаток». Жан Дессе[117] получил прозвище Грек, а Баленсиага был «идальго, которого никто не видел». Впоследствии Мадам стала одной из самых преданных клиенток Живанши.

Жанет Фланнер, чьи «Письма из Парижа» были напечатаны в New Yorker под псевдонимом Жене, приехала чуть позже. Мадам еще не появлялась. Жанет была близкой подругой Хелены, и обеспокоенный Патрик попросил ее сходить к ней в комнату и проверить, все ли в порядке. Несколько минут спустя она вернулась и, усмехнувшись, сказала Патрику:

– Бедняжка! Сидит в халате, и везде разложены платья. «Я в растерянности. Помогите мне выбрать!»

Гости все прибывали. Наконец, появилась Мадам. Она была в туалете с набивным рисунком из лиловых хризантем и сирени. Украшения соответствовали цвету наряда: розовые шлифованные гранаты, сердолики и лунный камень украшали шею, сверкали в ушах и даже красовались на пряжках ее туфель из фиолетового шелка.

«Вы словно воплощение императрицы Теодоры!» – воскликнула Эдмонда Шарль-Ру, обнимая ее. Польщенная, Хелена ответила, что все это только «старье».

Андре Мальро, почетный гость, тоже наконец прибыл, в обществе изящного бледного господина, которого представил хозяйке:

– Это барон Ротшильд.

– Счастлив познакомиться с вами, Мадам, – сказал барон.

Хелена Рубинштейн улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя. Потом побежала искать Эжени, чтобы поменять посуду и приборы на золотой комплект, припрятанный в шкафу с секретным замком. Эжени была занята на кухне, и вместо нее пошел Патрик. Барон Ротшильд, вы только подумайте! Она слишком нервничала, чтобы набрать шифр самой и попросила это сделать Патрика. Патрик пишет, что комбинация была такой: «H означало Хелена, потом поворачивать направо до A – Арчил, потом направо до G – Гуриели. Повернуть и нажать. Дверца отворилась. Золотая посуда, драгоценности, банковские билеты, разные драгоценности и… жареная куриная ножка, которую Мадам там забыла, когда однажды ночью отправилась проверить, все ли в порядке с содержимым сейфа».

Была зима, и обед подали в большой столовой. Мадам, плохо зная правила этикета, попросила Эдмонду Шарль-Ру рассадить гостей. И вот справа от Хелены оказался барон фон Ротшильд, а слева – Андре Мальро. Напротив сидел Патрик в компании Эдмонды Шарль-Ру и Жанет Фланнер. Если верить отчету Жака д’Антиба[118], рядом сидели Арлетти, чья черная вуаль все время попадала в лицо Франсуа Мориаку, и герцог д’Аркур, нормандский депутат, представлявший здесь Европу вместе с принцем Лихтенштейнским. Мадлен Озере болтала с Луи Жуве[119].

В начале обеда Андре Мальро вел себя очень сдержанно и едва вымолвил пару слов, закрывая рот рукой. О’Хиггинс даже решил, что у него дефект речи. Мальро, должно быть, заикался, но на самом же деле он получил ранение в челюсть во время войны. Патрик писал, что, несмотря ни на что, речь его была внятной, а мысли – острыми и ясными. За те полчаса, пока закуски сменяли одна другую, этот высокий худощавый интеллектуал разговорился. Он рассуждал об археологии и фальсифицированных находках, о погребальных ритуалах и африканском искусстве, красочно описывая племена, чьи произведения были представлены в коллекции Мадам, об искусстве Бенина, племени догонов и сенуфо.

После обеда гости отправились осматривать «галерею» квартиры на набережной Бетюн – картины Пикассо, Модильяни, Ренуара и Боннара украшали стены. Затем все вышли на террасу подышать воздухом. Бассейн на крыше восхитил всех, а Мари Марке, которая жила в том же здании, рассказала своей соседке, мадам Жак де Лакретелль, что у нее тоже есть такое маленькое чудо. Именно в тот вечер у Мадам и Андре Мальро состоялся разговор о немецкой оккупации, который мы уже цитировали.

Было уже поздно, и когда князь Гуриели энергично попросил еще шампанского, большинство гостей уже уехали на вечеринку к Элизабет Арден, жившей неподалеку.

Специально прилетевшая для этого из Нью-Йорка Элизабет Арден устраивала открытые приемы. Убранство квартиры на Вандомской площади напоминало роскошную кондитерскую: фиолетовые ковры с бледными розами, безвкусные занавеси, мрамор и золото, сладкие драже, как при крещении. От жары растекался макияж. «Ненавижу престиж», – постоянно повторяла Мадам, и это был камень в огород Арден.

Вместо картин мастеров на стенах красовались изречения Малерба[120], написанные золотыми буквами: «Если вы мудры, то никогда не постареете, как птицы, которые прячутся, умирая», «Делайте себя прекрасными сами, и пусть никто этого не видит», «Женщина – существо из рода ангелов». Сами ангелы, набив рот печеньем, устремлялись в косметические кабинеты и отдавались в руки девушек с невинными лицами, одетых в халаты медицинских сестер и говоривших с английским акцентом. Кресла, похожие на те, что стоят у дантистов, мягкие пуфы, ряды баночек с розовым кремом, расставленных на изящных стеклянных аптечных столиках с мраморными ножками – все под светом прожекторов, мощность которых зависела от возраста клиентки… Понятно, почему журналисту Жаку д’Антибу больше понравилось угощение на приеме у Мадам, а не у «Другой». Свою статью он заканчивает так: «Я подумал, не взять ли маленький сэндвич – негр в лиловой униформе носил по залу круглое блюдо, но оказалось, что он разносил нарезанную кружочками сырую морковь. Она очень полезна для хорошего цвета лица, как и ананас, который используется в косметологии. Все это мне объяснила дама с лицом, буквально изборожденным морщинами. Мы вместе прошли в гимнастический зал. Она и мать президента Рузвельта были первыми клиентками Хелены Рубинштейн. Она же была последней, кто записался к Элизабет Арден. Она еще тогда предвидела, что эти две богини красивой кожи заработают себе огромное состояние».