«Формула жизни»: о чем нам говорят личные истории?

Автобиография может быть определена как «текстовая идентификация жизни» (Хеннингсен, 2000), «репрезентация событий жизни» (Анкерсмит, 2009) или, что еще точнее, как «мыслительная жизнь» личности, «мышление в жизни», посредством которого мы «находим свое место в мире и жизни» (Мамардашвили, 2000, с. 29, 37).

Будучи рассказанной не один раз с разными целями, на разных отрезках жизненного пути, с разным уровнем глубины понимания и рефлексии происходящего, автобиография является своеобразным синтезом осознания/означивания человеком смыслов собственной жизни и уникального существования в мире. Можно говорить и о том, что интерпретация и рефлексия собственной жизни позволяют человеку «сотворять» себя вновь и вновь с каждой заново рассказанной историей о себе.

На первый взгляд рассказать о себе и своей жизни не стоит никакого труда. Но начав это делать, любой человек стоит перед выбором, что и как рассказать. А начав рассказывать, вдруг понимает, что говорит вовсе не то, что надо бы или хочется сказать. Рассказанная автобиография поэтому всегда и больше и меньше первоначального замысла. Больше, потому что и сам процесс рассказывания, и логика повествования заставляют автора вспоминать и озвучивать незапланированные ранее эпизоды, придавать им последовательность, связность и форму, особенно если слушатель эмоционально откликается и задает вопросы. Меньше – потому что даже самый долгий рассказ не дает возможности человеку выговориться полностью, скорее, наоборот: даже при переживании некоторого «нарративного опустошения», которое наступает после долгого задушевного разговора, остается чувство, что сказано далеко не все, не то и не так, а может, даже и зря.

Повествуя другим о себе и своей жизни, человек естественным образом прибегает к известным ему нарративным формам и сюжетным схемам, помогающим конструировать текст и представлять собственную жизнь такой, как ему хочется, – как он ее понял и принял. Одновременно автобиографическое повествование является «испытательным полигоном» для моделирования вероятностных жизненных проектов и «возможных миров», в которых человек ищет и утверждает свою целостность, свое «Я».

Созданные личностью автобиографические тексты являются хорошим материалом для понимания ее ментальных конструкций, внутренних противоречий, проблем, идеалов, ценностей. С их помощью можно проникнуть в приватное ментальное пространство человека и понять его «формулу жизни».

Ментальное пространство — это внутренняя «сцена», где человек, по выражению М. К. Мамардашвили, «честно мыслит» (2000, с. 10), ведет глубоко интимную «одинокую беседу с самим собой» (Кон, 1978, с. 167). Приватность является одним из необходимых условий автобиографирования. Она выступает как один из возможных «режимов» рефлексивного функционирования самосознания – «активного самосозерцания».

Приватность дает возможность человеку переживать себя в буквальном смысле «персоной per ce» («для себя») и принимать себя как «себя-другого», как некую противостоящую повседневному «Я» (за) данность, укорененную в самом бытии.

«Своя тема» (или «Я-тема») в принципе есть у каждого взрослого. Как говорил А. Адлер, о чем бы человек ни рассказывал, он так или иначе свидетельствует о себе, о том, что считает главным в своей жизни и личности. Любая личная история строится вокруг центрального мотива, определяющего индивидуальную склонность человека к выбору той или иной судьбы и программировании собственной жизни в соответствии с выбранными прецедентами и основными человеческими экзистенциалами (ответственность, вера, борьба, долг, любовь и др.).

Мы выделили несколько основных экзистенциальных модусов жизни, опираясь на:

1) классификацию сквозных (интертекстуальных) литературных сюжетов Дж. Польти (2010: эл. ресурс), полагая, что цепочки из выделенных им 36 «бродячих» мотивов (спасение, внезапное несчастье, бунт, достижение, фатальная неосторожность, самопожертвование во имя идеала и др.) способны образовать сюжетную канву повествований разных типов, в том числе и автобиографического нарратива;

2) описанные В. Я. Проппом (1998) функции персонажей волшебных сказок: нарушение запрета, обман, недостача, получение волшебного средства, возвращение, преследование и т. д.;

3) анализ повествовательного мотива, представленный в работе И. В. Силантьева, в частности, мотива встречи (2004, с. 140–259). Анализируя все это в контексте конструирования личных историй, мы предположили, что они содержательно соотносятся с потенциальными жизненными стратегиями – модусами жизни и основными человеческими экзистенциалами (Демидов, 1997), предполагая при их реализации определенную линию переживания, рассуждения, действования, планирования.

В качестве основных рабочих модусов анализа автобиографий мы выделили следующие.

Жизнь как процесс постоянных утрат (Я – теряющий). В автобиографических рассказах ему соответствуют основные сюжетные схемы с мотивами: 1) утраты, 2) беды, 3) несчастья, 4) убыли, 5) запрета, ограничения, 6) уничтожения, 7) поражения, 8) проигрыша, 9) лишения, 10) неудачи.

Жизнь как процесс постоянного приобретения (Я – обретающий, получающий). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) находка, 2) овладение, захват, 3) успех, удача, 4) прибыль, 5) обретение, 6) признание, 7) накопление, 8) наличие, 9) учение, развитие, 10) дарение, наследование.

Жизнь как испытание (Я – проходящий испытания). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) инициация, посвящение, 2) бунт, противодействие, 3) борьба, 4) конфликт, спор, 5) соперничество, состязание, 6) ошибка, 7) спасение, 8) защита, 9) преследование, 10) подменность.

Жизнь как геройство (Я – совершающий героические поступки, подвиги во благо других). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) достижение, 2) победа, 3) активность, усилие, 4) деятельность, организация, 5) подвиг, 6) поступок, преодоление, 7) творчество, креативность, 8) дар, 9) благодеяние, 10) созидание.

Жизнь как трикстерство (Я – насмехающийся и противоречащий, живущий вопреки стандарту, норме). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) насмешничество, карнавальность, обсценность, 2) вредительство, 3) подлость, 4) предательство, 5) профанность, 6) несерьезность, 7) демонстративность, эпатаж, 8) неустойчивость, незавершенность, 9) противоречивость, амбивалентность, 10) неверность, самообман.

Жизнь как авантюра, приключение (Я – рискующий и пробующий). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) выбор, 2) риск, 3) игра, 4) случай, 5) авантюрность, 6) попытка, 7) проба, 8) вероятность, азарт, 9) возможность, 10) удача, везение.

Жизнь как долг (Я – обязующийся). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) долг, 2) ответственность, 3) необходимость, 4) обязанность, 5) предназначение, миссия, 6) справедливость, возмездие, 7) правота, 8) упорядоченность, 9) осмысленность, 10) сверхзначимость.

Жизнь как любовь (Я – любящий). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) любовь, 2) близость, 3) дружба, 4) забота, 5) доброта, милосердие, 6) совместность, причастность, 7) единение, 8) единомыслие, 9) коллективность, 10) участность, общность.

Жизнь как странничество (Я – странник, искатель). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) странничество, 2) встреча, 3) духовные искания, 4) уход, 5) отшельничество, 6) одиночество, 7) метания, сомнения, 8) поиски, 9) непостоянство, 10) свобода.

Жизнь как хранение (Я – хранитель). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) хранение, сохранение, 2) сбережение, 3) охрана, 4) ритуальность, 5) традиционность, 6) консерватизм, приверженность чему-либо, 7) памятливость, 8) реликварность, 9) исконность, простота, 10) устойчивость, постоянство, стабильность во времени.

Жизнь как вера (Я – верующий, адепт). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) вера, 2) упование, 3) надежда, 4) связь с высшим началом, просветление, 5) убежденность, 6) истовость, 7) духовное наставничество, 8) проповедование, убеждение, 9) фатализм, 10) духовное освобождение.

Жизнь как жертвенность (Я – приносящий себя в жертву, служащий своим святыням). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) жертвенность, виктимность, 2) самоотдача, 3) уступчивость, 4) помощь, 5) поддержка, 6) служение, вклад своей личности в других, 7) зависимость, 8) аскетизм, 9) самопожертвование, 10) бескорыстие.

Наши исследования (Сапогова, 2013, с. 606–615) показали, что в начале взрослости предпочитаемыми жизненными модусами являются «жизнь как трикстерство», «жизнь как авантюра». Несерьезное, поверхностное, порой легкомысленное отношение к собственной жизни может быть, на наш взгляд, связано с распространением у современных молодых людей «синдрома Питера Пэна» и эриксоновской диффузии идентичности, с тяготением к показушным внешнестатусным характеристикам, не подтвержденным реальными достижениями человека («иметь, а не быть», «казаться, а не являться»), к жизни без усилий, без преодоления и глубокого обдумывания последствий совершения определенных жизненных акций.

Некоторый интерес был выражен к модусу «жизнь как испытание» с его внутренними интенциями к бунту, противодействию, конфликту, соперничеству и модусу «жизнь как любовь» (преимущественно в женской части выборки). Это мы склонны объяснять не только характерными для возраста исканиями референтности и интимности, защитой собственной личности, но также и некоторым бытующим в современной студенческой среде страхом перед необходимостью преодолевать возможные жизненные трудности, отгораживанием от них агрессией, защитными механизмами, бегством от жизненных реалий, попытками демонстрации часто реально отсутствующей личностной силы.

Отвергаемыми в группе молодых респондентов оказались модусы «жизнь как жертвенность», «жизнь как геройство», «жизнь как долг», «жизнь как хранение», «жизнь как вера». Это позволило заключить, что, вероятно, молодые респонденты не готовы к подвигам ни во имя чего и не считают необходимым хранить и усваивать опыт своей культуры, общества, группы; они почти не знают традиций и не тяготеют к их сохранению, предпочитают жить свободно, динамично, без обязательств, не оглядываясь на прошлое, жаждая бесконечной новизны и остроты жизненных ощущений.

Молодые участники исследования обнаружили неготовность брать жизнь под контроль, управлять свершающимися в ней событиями, преодолевать собственную инерцию. Большинство из них были склонны «плыть по течению», подчиняясь судьбе.

В этом возрасте прослеживается тяготение к следующим сюжетным схемам: «запреты» (в автобиографиях присутствует сюжет нарушения запретов, преодоления чужих рекомендаций и требований), «накопление» (денег, дипломов, статуса, связей и пр.), «конфликт» (с родительской и прародительской семьей, с ровесниками, с представителями своего и противоположного пола, с детьми, соседями, учителями, наставниками, тренерами, начальством, властями и пр.), «ошибка» (человеку что-то недодали, спутали с другим и наказали, обвинили, отобрали), «преследование» (эта паранойяльная линия встречалась довольно часто в комментариях), «борьба» (как правило, это борьба не «за», а «против» – ограничений, условностей, ханжества), «неверность» (практически каждый пережил ее, хотя отрицает, что был кому-то или чему-то не верен сам), «предательство», «подлость», «риск» (отнесен к положительным категориям), «игра», «случай», «справедливость», «любовь», «одиночество», «свобода», «надежда».

Таким образом, автобиографирование молодых респондентов сфокусировано не на стремлении к личным достижениям, преодолениям, романтическому самоутверждению, не на жажде подвигов и славы, освоении категорий смысла и временных трансспектив, как можно было бы полагать, опираясь на канонические знания возрастной психологии, а на противодействии принятому во взрослой среде экзистенциальному порядку, на конфликте, борьбе, преодолении ограничений своей свободы, ломке запретов, несерьезном, трикстерском отношении к жизни, полагании на случай, везение.

В какой-то мере такая внутренняя семантическая картина напоминает подростковую, что заставляет задуматься о еще большем удлинении современного детства и отмеченном нами ранее «бегстве от взросления».

К концу взрослости картина выглядит совершенно иначе. Участники нашего исследования чаще всего выбирали модусы: «жизнь как геройство», «жизнь как долг», «жизнь как жертвенность» и «жизнь как любовь». Отвергаемыми оказались модусы: «жизнь как трикстерство», «жизнь как хранение». Эти результаты кажутся вполне предсказуемыми для сегодняшнего «поколения отцов». Достаточно жестко ориентированная социализация этого поколения, прямое давление идеологии, отчетливо осознаваемая система ограничений и регламентаций, многочисленные санкции и косвенные запреты, вмененный бытовой аскетизм, установки на личную скромность и воспитание в духе «раньше думай о Родине, а потом о себе» и т. д. сделали восприятие жизни старшим поколением несколько выпрямленным и уплощенным. Восприятие жизни через категории «долг» и «жертва», на наш взгляд, делает жизненный путь эмоционально трудным для личности, лишает ее спонтанности, самости и радости жизни. Она превращается в психически изнурительный процесс, постоянно держащий человека в напряжении и не оставляющий простора для того, чтобы почувствовать себя свободным, расставить ценности и мотивы по собственному желанию и разумению, «отпустить себя», позволить себе быть самим собой, почувствовать свою значимость и пр.

Такая жизнь часто, особенно ближе к пожилому возрасту, требует какого-то утешения, вознаграждения, компенсации, ухода от исповедуемых упорядоченности и самоограничений. Человек с такими модусами постоянно чувствует себя недооцененным, неотблагодаренным и неудовлетворенным жизнью, поэтому для него всегда есть риск ухода в себя, склонности к алкоголизму, мизантропии, депрессии, педантизму. В какой-то мере это объясняет повсеместное соединение модусов «жизнь как жертвенность», «жизнь как долг» с модусом «жизнь как любовь» – вера в любовь, спасающую людей и мир, крепко укоренена в сознании многих взрослых людей.

Безусловно, сказанное вовсе не значит, что вторичная социализация частично не исправила выпрямленности первичной, и на это указывают комментарии к частотному выбору таких сюжетных схем этих и других модусов, как: «признание», «накопление», «развитие», «достижение», «подвиг», «творчество», «созидание», «профанность», «выбор», «случай», «удача», «долг», «ответственность», «справедливость», «любовь», «близость», «дружба», «забота», «коллективность», «духовные искания», «свобода», «исконность», «вера», «надежда», «связь с высшим началом», «самоотдача», «помощь», «бескорыстие». Эти «биографемы» менее эгоцентричны, сильнее ориентированы на межличностные отношения, более гуманистичны и многоплановы. Старшие взрослые по сравнению с молодыми кажутся более стойкими, умеющими «делать добро из зла, потому что больше его не из чего делать», а также способными радоваться простым радостям, находя их повсюду.

Таким образом, выбираемые экзистенциальные модусы в возрастных группах взрослых и молодых людей, отражающиеся в поведении и стратегиях жизни, заметно различаются, что, видимо, может объяснять и часто отмечаемый недостаток взаимопонимания между поколениями.

Также различается и семантическое пространство автобиографирования, что, по-видимому, связано как с возрастными характеристиками и поколенческими (когортными) целями, так и с общей современной сменой жизненных ценностей и смысловых ориентиров. В терапевтическом плане выбор модусов «трикстерство» и «авантюризм» в группе молодых испытуемых, на наш взгляд, должен вызывать определенные опасения как феноменологический признак невзросления, «бегства от взрослости».