Виды автографем

При фиксации экзистенциального опыта могут использоваться разные виды автографем. Анализируя биографические рассказы, мы обозначили их как доминирующие, прецедентные, уникальные и альтернативные.

Доминирующие автографемы составляют абсолютное большинство и очерчивают актуальный для современного человеку хронотопа круг «должного-значимого» в его жизни, по крайней мере того, что в его социуме принято считать таковым («моя любовь», «моя работа», «моя семья» и пр.). Ориентируясь на возрастно-социальные задачи и запросы общества, человек воспринимает их как общую систему принятых в данной этнокультуре (субкультуре, микрокультуре) категорий, которыми он должен структурировать и измерять событийное течение своей жизни. Каждый социализированный человек знает, как должна строиться и протекать его жизнь, какие события в принципе в ней могут произойти, ожидает их наступления и включает в жизнеописание. В силу общности ряда событий в жизни людей с помощью доминирующих автографем создаются тексты на тему «родился… учился… влюбился… служил… и т. д.». Доминирующие автографемы представляют собой фактически переходную форму от биографем к автографемам.

Вот несколько примеров доминирующих автографем в личных историях.

* * *

У каждого в жизни бывает настоящая дружба. И у меня тоже есть подруга, с которой – то вместе, то поврозь – рядом прошла почти вся жизнь, а это без малого 70 лет. Мы познакомились, когда нам было по семь лет – в то лето, когда нам предстояло пойти в школу. Это сейчас уже так не бывает, а раньше дети гуляли во дворах своих домов, а матери просто выглядывали в окно, чтобы контролировать их или позвать обедать через форточку. А вот на улицу выход был строго-настрого запрещен.

И вот я и моя Аня встретились в таком «запретном месте» – у дверей школы, которая находилась примерно в квартале от наших с ней домов. До сих пор вижу эти двери – здание школы было сталинской постройки, и они были массивные, высокие, туго открывающиеся. Я, сбежав со двора, подошла к этим дверям и увидела девочку, которая пыталась войти. Мы много раз потом говорили, что пришли к этим дверям с одной, хотя и не вполне осознанной целью: поскорее, раньше других уже начать учиться. Вдвоем мы одолели двери, но нас, конечно, в школе никто не ждал, и уборщица ласково выпроводила нас назад, в то солнечное июньское утро.

Но мы познакомились, провели вместе лето в наших дворах и в гостях друг у друга, а потом, упросив родителей, оказались в одном классе и всю школьную жизнь провели вместе – сидели за одной партой (я забыла сказать, что это была женская школа), вместе ходили на школьные балы, в музыкальную школу, играли в оркестре, выпускали школьную стенгазету. И даже в институт хотели поступать вместе, но тут уж судьба развела: она поступила в консерваторию в Москве, а я уехала в Ленинград поступать на иняз. А потом, через десяток лет, снова свела, когда мы обе были уже замужем, у нас были дети… И снова все было, как раньше, как будто бы и не было этих пропущенных лет… мы вместе проводили отпуск, семьями, ездили друг к другу в гости… Конечно, во взрослой жизни было уже не так, как в школьной, но мы не потерялись и сохранили… как бы это сказать… нежность друг к другу. Ведь с каждым годом становится все меньше тех, кто помнит тебя маленьким… А потом ее дети перебрались за границу, она потеряла внука, у меня умер муж… В общем, это долгая история – дружба длиною в жизнь. Но мы и сейчас вместе, перезваниваемся, переписываемся, недавно она приезжала ко мне на день рождения…

Жанетта Б., 76 лет

* * *

Вот не знаю, помните ли вы еще такое: «Учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин»? А я это помню со школьной скамьи, въелось оно в меня за жизнь-то. Всегда считал, что надо хорошо учиться, заниматься самообразованием. Никогда не понимал и не любил неучей. Сегодняшние-то дети из штанов не выпрыгивают, чтобы хорошо учиться, вообще учатся как-то спустя рукава, а в мое время было иначе. И я очень стремился к тому, чтобы учиться, мать меня к этому подстегивала. Сами-то мы из простых, родители приехали из деревни и на «железке» всю жизнь проработали, а меня очень хотели «вывести в люди» – чтобы я инженером на заводе, уважаемым человеком был. И вот я очень старался учиться. Да мне и нравилось. Я школу любил. А еще любил ходить в библиотеку, где быстро стал завсегдатаем и любимчиком. Тогда в библиотеках выдавали не просто художественные книги, а художественные плюс научно-популярные, и я много читал по рекомендации библиотекарей. Мне казалось, что это правильно, и я популярную литературу тоже любил, особенно серию «Эврика».

А потом мы в семье решали – идти в техникум или заканчивать десятилетку и поступать в институт. Мне очень хотелось в институт, но достатка в семье особого не было, и порешили – в техникум. Я закончил его с отличием, пошел работать и сразу поступил на вечернее в институт. Там уж женился, сыновья родились, а жажда учиться не прошла, и я поступил в аспирантуру, уже будучи человеком очень зрелых лет. Сейчас я – кандидат наук, у меня много изобретений, но я по-прежнему учусь, занимаюсь самообразованием – читаю из разных наук, даже по психологии, как бы смешно это ни казалось. Мать с отцом бы гордились, если бы дожили.

Александр К., 64 года

* * *

Тогда время такое было – все «хотели» быть инженерами, все «хотели» строить новую счастливую жизнь. И передо мной даже вопрос не стоял, куда поступать, кем быть, куда ехать по распределению, – в моем сознании тогда «надо», «должен» перевешивали «хочу». Не потому, что дураком был и чего-то недопонимал, а потому что иначе нельзя было. Но многие тогда и всерьез грезили великими стройками, целиной, покорениями, преодолениями, коллективизмом, личным героизмом. Такая вот социалистическая романтика насаждалась в сознании молодых. Но втягивались в это, забывали о своих неудобствах и желаниях: партия сказала: «Надо», комсомол ответил: «Есть». Сейчас мне и самому страшно подумать, как мы жили: в бараках с печным отоплением, по двадцать человек в одном помещении, без уборной, без горячей воды! Тогда ничего не иметь, ничего не хотеть, вести спартанский образ жизни было даже какой-то доблестью, образцовой жизнью комсомольца. Вся жизнь была на виду, ничего личного. И сколько же мы работали! И в дневные, и в ночные смены – да с песней, да с социалистическим соревнованием, да еще успевали учиться на вечернем и за девушками ухаживать! И такая жизнь нравилась, мы считали ее нормальной, а главное, верили, что трудимся ради счастливого будущего наших детей. Редко у кого недовольство или скепсис проскальзывали.

Николай М., 82 года

Прецедентные автографемы усваиваются через индивидуальное знакомство с интертекстуальными артефактами и очерчивают круг «избирательно-значимого» в жизни личности. Речь идет о фольклорных и литературных сюжетах, персонажах, архетипах, которые по причинам, важным и понятным только конкретной личности, выстраивают в сознании типичные стратегии самоосмысления (например, геройства, преодоления, спасения, жертвенности, трикстерства и т. п.). Прецеденты, конечно, заимствуются из семиотических ресурсов культуры, но поскольку индивидуальный разброс вариантов социализации и опытов идентификации достаточно велик, у человека появляется некоторый выбор.

Семантика этих прецедентов по-особому волнует, цепляет личность, – они создают «модальное волнение», приводящее в движение ее смысловые и ценностные структуры. Прецедентные паттерны кажутся человеку значимыми и соотносимыми с обстоятельствами собственной жизни и со своими ощущениями, они выступают как ценностно насыщенные образцы для идентификации. Часто прецеденты, отбираемые личностью в процессе жизни и соотносимые с собственным опытом, определяют преобладающие стратегии и формы ее существования, причем, как показывает наша консультативная практика, даже тогда, когда они не вполне удовлетворяют личность («я выбрал трудную жизнь, но у меня есть ощущение, что именно так и надо жить», «мне живется несладко, но это единственный возможный для меня путь», «бывают жизни проще и легче, но мне предназначена такая», «у меня есть такое чувство, что я живу правильно, как и надобно жить человеку»).

Прецедентные автографемы могут частично выводить линию жизни человека из событийно-процессуальной («родился, крестился, женился…») в духовно-достиженческую («понял», «узнал», «осознал», «открыл для себя», «достиг», «смог» и т. д.), что делает автобиографический текст более психологизированным, «прогретым» изнутри индивидуальностью человека. Посредством этих текстов человек связывает себя с чем-то бо?льшим (культурным, архетипическим, универсальным), чем он сам. Опираясь на прецеденты, некоторые люди бывают склонны иногда строить индивидуальную мифологию, «легенды о себе» – ретроспективно-воображаемые жизни, рецессивные повествования, выполняющие компенсаторную, прогностическую и другие функции. Поскольку прецедент всегда опирается на подразумеваемое сходство, аналогию, знакомство с ним запускает специфический процесс «узнавания себя вовне», который рождает чувство внутренней смысловой близости, родства происходящего с узнаваемым. Это делает прецедент мощным орудием идентификации, иногда даже более сильным, чем «голос самости», голос непосредственного жизненного опыта. Прецедент, подкрепленный переживаниями множества других людей, может даже казаться более достоверным и точным, чем свой собственный опыт.

Ниже – примеры явных и косвенных прецедентных автографем в личных историях.

* * *

Вам приходилось в детстве читать про Гулю Королеву? «Четвертую высоту» Елены Ильиной? А для меня это была одна из самых любимых книг! Можно сказать, моя жизнь без этой книги была бы совсем другой. Я тоже себе ставила «высоты» и брала их.

Это книга про реальную девушку, которая прожила всего 20 лет, погибла в войну. Мне она попалась, когда я училась в четвертом классе, и я была под таким сильным впечатлением, что решила, что буду, как Гуля Королева. Она снималась в кино, и потом для съемок ей пришлось научиться ездить верхом на лошади… Я, конечно, в кино не снималась, но когда мы отдыхали летом в деревне, уговорила родителей, чтобы сосед, у которого была лошадь, научил меня ездить на ней. Я научилась и была очень горда этим – сделала шаг, чтобы быть, как Гуля. И не забросила это дело – потом несколько лет занималась в секции верховой езды. А потом научилась водить машину и мотоцикл. Прыгала с парашютом. Мне нравилось покорять «высоты». Ей из-за съемок было трудно сдать экзамен по географии, и все равно она сдала его на «отлично». А я в школе совсем не любила физику, но заставила себя выучить ее лучше всех в классе. Просто из принципа! Чтобы доказать себе, что могу!

В книге Гулю наградили поездкой в «Артек». В 70-е годы это была недостижимая сказка, но я участвовала в конкурсе сочинений о войне и, поскольку еще и училась хорошо, выиграла не одну олимпиаду, и, как я сейчас понимаю, не без усилий родителей, я была одну смену в «Артеке». И прыжками в воду я тоже занялась и покорила еще одну Гулину «высоту». И сколько я их еще ставила самой себе!

Но не подумайте, я не подражала, я строила жизнь по такому же принципу, как героиня книги, – преодоления своей лени и слабости. Мне хотелось быть именно такой, какой я стала благодаря влиянию этой книги. И на медицинский я пошла, хорошо понимая, каким врачом должна быть и буду. Я всю учебу в отличие от однокурсниц работала в доме престарелых, никогда не брезговала самой тяжелой работой, хотела пройти все снизу доверху. Вот поэтому и сейчас для меня командировки в горячие точки – личное дело, дело чести. Никогда не отлыниваю, и семья меня понимает. Да они и сами такие – и муж, и сыновья. Я – волонтер «Врачей без границ», уже с большим стажем, с 1992 года, сейчас участвую в программе борьбы с туберкулезом в тюрьмах, помогала пострадавшим в землетрясении на Алтае…

Анна Г., 54 года

* * *

Может быть, вы меня внутренне осуждаете, после того как узнали, что я пятый раз замужем? Думаете, чего ей неймется? А если вы еще узнаете, что Юра на тридцать лет моложе меня?.. Сразу на память приходит Алла Пугачева, да? Хотите, я вам кое-что про себя расскажу? Про свою жизненную философию. Даже если она вам не понравится. Хочу, чтобы хоть кто-то меня понял. Я вовсе не <…>, не <…>, как некоторые думают. Просто есть такие женщины, которые любят один раз, одного и «верны до гроба», даже если ничего с этим одним не складывается. Они считают, что так правильно, так и должно быть. А есть – такие, как я, которые всю жизнь ищут сильные чувства, живут этим, это – их воздух. Они не могут существовать без влюбленности, без уверенности, что ими восхищаются, готовы ради них на все, будут землю целовать, по которой они идут… Рецепт очередного борща, мечта о посудомоечной машине, помидоры на даче, детские болезни – это не для них. Им нужен весь мир или… снова весь мир.

Начать, наверное, нужно не с мужей, а с моего папы. Я была единственной и поздней дочерью, и папа меня обожал: не было такого поступка, который он не смог бы оправдать и простить, не было такого моего желания, которое он не бросился бы с радостью выполнять. Ну, чтобы вам это было понятно. Однажды мы в Германии были в гостях в очень старом доме, где был чудеснейший и необычный звонок. Он был сделан в виде изящного альпийского замка с движущимися фигурками охотников и их медхен в корсажах и широких юбках, с пивными кружками в руках, и играл какой-то старинный охотничий марш. Я безумно захотела такой же. Надежд, как вы понимаете, не было никаких – антикварная вещь, редкость, единичный экземпляр. Но отцу даже это оказалось по плечу! Он так хотел удовлетворять мои прихоти, что они были для него не моим баловством, а задачами, которые он сам себе ставил. Не поверите, но он достал точно такой же звонок с точно такой же мелодией и поставил его в нашем старом рижском доме. Он до сих пор там. И мне нравилось это отцовское поклонение. А дальше – тоже еще не мужья, а моя первая любовь – мой учитель… нет, не физкультуры, а химии. Он был такой романтичный, такой восторженный, такой готовый служить…

А первый муж был почти на двадцать лет старше меня тогдашней. Он был большой интеллектуал (кстати, преподавал философию в университете), эстет и эпикуреец по натуре. Он меня обожал, баловал, как отец, выполнял все мои скромные и нескромные капризы. Он покорил меня своими изысканными комплиментами, манерами, словами, необыкновенными подарками и, может, неосознанно привил или подкрепил во мне эту философию: любить и быть любимой. Брак наш продлился около десяти лет, за которые у нас сформировался богемно-винтажный образ жизни, но ему, конечно, нужна была женщина постарше, способная оценить «красоту игры», а не избалованная девчонка вроде меня. Но он меня многому научил и показал мне те стороны жизни, о которых я раньше знала не так уж много.

Второй муж был его полной противоположностью – безумства, огонь, страсть, драматические позы, заламывание рук, угрозы самоубийством… В этом было что-то театральное… Мы с ним были как в старом немом кино: роковая женщина-вамп с огромными подведенными черной тушью глазами и драматический герой с револьвером у виска. В общем, два медведя в одной берлоге, жаждущие поклонений и восторгов… Когда исчез порыв, выветрилась страсть, мне снова хотелось покорного слепого обожания, какого-то родства душ.

Но третий муж – самый любопытный экземпляр моей коллекции. Наш брак продержался долго, наверное, потому, что мы редко и недолго бывали вместе. Он много ездил по свету, был очень увлечен своей профессией, работой, друзьями, своими мужскими привычками – яхты, серфинг, «лови волну» и всякое такое… Думаю, что его настойчивое равнодушие я и приняла за обожание, уж очень мне хотелось его покорить, разбить его загадочность. Покорила. И в наши редкие встречи он любил меня исступленно, страстно, почти экзальтированно, и мне это нравилось… – в эти минуты я и чувствовала себя самой собой. Знаете, в таких гостевых браках и в самом деле что-то есть… Рекомендую попробовать. Но такое наваждение не длится вечно, и ему захотелось покоя и постоянства его собственной привычной жизни – без меня. Мы расстались.

Четвертый муж красиво, почти «ностальгично» за мной ухаживал, как мой учитель в школе, и я снова почувствовала себя юной и желанной, испытала свежесть чувств, «нежную страсть», которая, правда, быстро сменилась прозой домашнего уюта, блинами, вечерами перед телевизором, отдыхом на даче и покером с соседями… Такого мне долго не вынести! Так что Юра – это пятая попытка обрести любовь своей мечты! В наших отношениях есть драйв, загадка, такое многообещающее «начало». Это даже интересно, как умеют любить современные молодые…

Марина Б., 55 лет

Уникальные автографемы – это нарратизированные события реальной или внутренней жизни человека, в большей или меньшей степени расходящиеся с привычными (доминирующими) и прецедентными и потому образующие наиболее «сильные» точки текстов о себе, их сложные смысловые центры (например, «ранняя утрата», «духовное откровение», опыт экзистенциального самораскрытия и пр.). На этих событиях сознание сосредоточилось, выделив их из череды других, насытив их дополнительными смыслами и сделав ключевыми эпизодами саморазвития («вот это было главным в моей жизни», «без этого я был бы не я», «если бы не это, я бы никогда не стал таким, как сейчас», «это перевернуло мое восприятие жизни»). Они очерчивают в сознании круг «персонально-значимого» и побуждают к рефлексии и «коллекционированию» крупиц уникального, самобытного опыта, а следовательно, толкают к осмыслению своей жизни как неповторимого самобытного феномена.

Последнее связано как минимум с двумя обстоятельствами. Первое: взрослый человек сталкивается с необходимостью как-то объяснить себе, почему жизнь течет иначе, чем это задано доминирующей логикой и прецедентами, и это активирует его процессы самоистолкования и самопонимания, приводя к смене «горизонта ожиданий». Второе: изменение ожиданий, по словам Г. И. Богина, ведет к появлению новых «схемообразующих нитей», стимулирующих преобразования личности. В качестве иллюстраций приводим несколько фрагментов личных историй с уникальными автографемами.

* * *

На первом курсе я влюбилась. Не по-школьному, а по-настоящему, сейчас бы сказала: истинно по-женски, безоглядно и жертвенно, отчаянно и безнадежно – в мальчика, у которого был врожденный неизлечимый порок сердца. Было понятно, что жизнь его будет коротка и все более трудна и ни о каком «они жили долго и счастливо и умерли в один день» и речи быть не может. Наши родители были абсолютно против того, чтобы я входила в его жизнь, но нас вопреки всякому здравому смыслу притягивало, примагничивало друг к другу. По крайней мере меня. Вопреки всему. А ведь юность жестока, эгоистична, она бежит от всякого горя, болезни и слабости, она хочет «идти по жизни смеясь»… – но… Мы оба все осознавали, может быть, поэтому наши отношения переживались очень ярко, остро, «на грани» и как-то сакрально – как посланное Богом. За что-то хорошее в нашем прошлом? Для чего-то грядущего?

Любовь была взаимной, и даже сегодня, когда у меня за плечами счастливый брак и, в общем, благополучно прожитая жизнь, я уверена, что это и была моя судьба, настолько хорошо мы понимали и чувствовали друг друга, подходили друг другу как половинки одного целого. Лучше этого в моей жизни ничего не было. Сейчас я могу это сказать со всей определенностью. Нам было отпущено два с половиной года, и мы не расставались ни на день, совершенно не уставая друг от друга.

Это время стало моим последующим фундаментом, ресурсом на всю жизнь, оно задало мне образец идеальных отношений – ну если не идеальных, то таких, какие мне и были нужны. Не было бы в моей жизни Леши, она потом не сложилась бы так благополучно и счастливо.

В нем было что-то гармоничное, аристократическое, не суетное, а мудрое, упорядоченное. Наверное, болезнь, приближение смерти делали его таким? Во всем он хотел «дойти до самой сути» и меня довести до нее. Он был на три года старше меня, и у него были уже не по-юношески сформированные интересы, которыми он смог увлечь и меня, – современная история и политика Китая, Средневековье, американский джаз, итальянский реализм в кино, готическая архитектура, Бодлер и Рембо, Сартр и Эко… Я и сейчас все это люблю. И всю жизнь во мне текли подводные течения его интересов – к языкам, к фотографии, к русской философии, к Флоренскому, к театру… Но я даже не об этом хочу рассказать. Понятно, что любить человека, которому недолго осталось, наверное, выпало по жизни не мне одной. И я не об этом.

Я хочу рассказать вам о наших последних днях, которые стали для меня… даже не завещанием, а какой-то прочерченной им для меня траекторией… Не знаю, как это выразить. Он как будто заложил в меня программу жизни. Даже не программу, а какие-то принципы, символы, разметку. Не жизни «за двоих» или «за него», а той самой жизни «для меня», о которой я могла только мечтать. Он предусмотрел ее для меня лучше, чем я бы сделала это сама и даже чем мне было суждено. Вот, именно так. Понимаете? Я была его «номером один», он заботился обо мне и моей жизни с ним или уже без него так, как этого не делали даже родители, хотя мне здесь абсолютно не на что жаловаться.

Он был уже очень слаб, его жизнь врачи поддерживали не знаю какими усилиями, и последнюю неделю мы лежали, обнявшись, на его кровати, и он придумал называть это «нашими шепчущими днями»: медленно, с трудом он шептал мне в ухо, в глаза, в волосы все то, что оставалось еще невысказанным между нами. Я хочу сказать, что ни с кем в жизни я никогда так много и долго не разговаривала. Даже не так. Никто со мной ни до, ни после не разговаривал так, словно разговаривал с моей душой, с чем-то самым глубоким во мне и о чем-то самом важном для меня. Он видел меня насквозь, предчувствовал во мне все то, что я сама еще в себе не угадывала. Что-то феноменальное в моей жизни. Неповторимое и неизбывное. Вот сейчас вам об этом рассказываю и чувствую, как продолжаю любить его, верить, доверять, открываться куда-то внутрь для него, для отголосков его во мне. Наверное, это чудо моей жизни, если чудеса бывают.

И вот в эти «шепчущие дни» он мне, как провидец, рассказывал, какая я есть и буду, какой он меня видит, как, ему кажется, сложится моя жизнь, чего в ней не надо бояться и чего попытаться достичь… Он говорил мне, что надо сделать в жизни обязательно, как сложить себя, свои принципы и свою философию… Я не могу передать словами, что это были за послания, но они легли мне в память, на сердце – как тайная печать. А может, это и вообще были самые главные слова, которые мне надо было услышать в жизни. И прозвучали они рано, когда мне было чуть за двадцать… Он умер, так и не разжав объятий, и я долго лежала рядом, не желая признавать, что его больше нет, что наши «шепчущие дни» превратились в «молчащие». В каком-то смысле он поделился со мной своей жизнью…

Елена С., 55 лет

* * *

В моей семье было четверо детей, я – старшая и единственная девочка. Все братья были намного младше меня. Когда родился последний, Хенрикас, мне уже шел семнадцатый год. Родители часто оставляли меня присматривать за братьями, и всю свою юность я мучилась из-за того, что в то время, когда все мои подружки-ровесницы отправлялись погулять, на танцы или в кино, я могла выбирать лишь между тем, чтобы вовсе никуда не ходить или брать с собой Римантаса, Альгиса или Хенрикаса – и так всю жизнь, по очереди.

Братья были моими вечными спутниками, они всегда ошивались где-то поблизости, что бы я не делала, с кем бы я не была. Конечно, я их любила и привыкла ко всему этому, даже мои друзья и ухажеры принимали тот факт, что я почти никогда не бываю одна, но всему же есть предел, и я страстно мечтала уехать из семьи, освободиться от этих обязанностей, выйти замуж и жить самостоятельной жизнью. И наверное, из-за этого-то однажды и случилось то, что навсегда сломало мне жизнь. После случая, о котором я хочу рассказать, я навсегда осталась одна – сама по себе, как мне тогда и хотелось.

В тот год Хенрикасу исполнилось почти пять лет. Было воскресенье, и мы с моим парнем Яном собрались погулять на взморье. Дело молодое, и наши намерения совершенно не включали в себя Хенрика, за которым мама попросила приглядеть, пока она со старшими съездит в город в универмаг. Кажется, им тогда надо было купить школьную форму к новому учебному году, и с тремя шустрыми мальчишками ей, конечно, было не сладить, хотя Хенрику-то больше хотелось поехать с ними, чем гулять с нами по взморью. Его не взяли, он разобиделся на всех, гулять и вовсе не хотел, но деваться ему было некуда – пришлось пойти с нами.

Стоял август, было тепло, мы были влюблены, и, конечно, нам хотелось где-то уединиться. Мы старались отойти от брата подальше, целовались, стараясь, чтобы он не очень-то видел, что мы делаем. Он медленно, увязая в песке, сердито плелся позади нас, время от времени поднывая, чтобы мы остановились, присели или поиграли с ним… Но ни мне, ни тем более Яну было не до него. И когда мы дошли до «нашего места», я дала брату немного мелочи, чтобы он поднялся наверх и купил себе мороженое в маленьком магазине, дав нам возможность хоть сколько-то времени побыть наедине…

Раньше мне так не приходилось поступать, но тогда я решила, что ничего особенного не произойдет, если он поднимется и спустится к нам назад, дав нам возможность хоть сколько-то побыть вдвоем. Я ему строго-настрого наказала купить мороженое и сразу же вернуться к нам, никуда не сворачивая, и ждать нас в условленном месте. Уже тогда мне почему-то показалось, что Хенрик все понял – ну, что он нам не нужен… и не так уж ему хотелось этого мороженого… Но я была одержима стремлением выпроводить его, и он, грустно покивав мне своей светлой головенкой и зажав мелочь в кулаке, полез наверх… Не успел он скрыться из виду, как мы упали в объятия друг к другу… В тот момент я, видимо, забыла все… даже то, о чем нельзя было забывать ни за что на свете…

Когда мы очнулись, я почти сразу поняла, что прошло намного больше времени, чем мне казалось, и уж тем более, чем нужно, чтобы купить мороженое и вернуться. Но Хенрика в условленном месте не оказалось. Не было его и нигде поблизости. Он в принципе был послушный мальчик, и поначалу я даже не подумала, что с ним могло что-то случиться. Более того, я тогда даже посчитала, что он решил отомстить нам и где-то специально спрятался, чтобы попугать нас. Мы с Яном стали звать его, но безрезультатно. Меня охватила паника, мы стали бегать и искать его, спрашивая редких прохожих, не видели ли они маленького мальчика в коричневой вельветовой курточке…

Никогда не забуду ту смесь отчаяния, ненависти к себе, вины, страха, которую я тогда переживала… Не найдя брата, мы вернулись домой, где я, рыдая, рассказала почти всю правду вернувшемуся с работы отцу… Он сразу потащил меня в милицию, чтобы я рассказала, где именно все произошло… Весь вечер и всю ночь все в округе искали Хенрика на побережье… Это была самая кошмарная ночь в моей жизни, давшая начало череде таких же тяжелых дней и ночей. Хенрика не нашли, и больше никто никогда его не видел – ни живым, ни мертвым. Осталась какая-то незаживающая в нас неопределенность: он погиб? Утонул? Потерялся? Был несчастный случай, последствия которого кто-то скрыл? Сел на автобус и куда-то уехал? Это – незаживающая рана. Мне до сих пор иногда снятся сны, что он где-то остался жив и внезапно появляется уже взрослым…

Маргарита, 58 лет

Наконец, альтернативные автографемы мы понимаем как нарратизированные события, которые вероятностно могли бы произойти в жизни личности, исходя из того, как она мыслит и понимает себя, как она структурировала и созидала свои жизненные сценарии, какие смыслы и ценности она начала реализовывать и т. д. Это могут быть заимствованные и даже фантазийные эпизоды рассказа о себе, усиливающие значимость жизни, создающие в ней важные для личности смыслы и измерения. И это вполне объяснимо: в какие-то моменты события могли бы пойти иначе, и человек в текстах о себе пробует мысленно, в воображении, пройти альтернативные пути, с тем чтобы достичь лучшего понимания свершившегося и того, что может произойти в его жизни, если решиться ее изменить.

Это круг «вероятностно (возможностно) – значимого», составляющий наиболее творческую часть и жизни, и нарратива. В рамках этих повествований, адресованных прежде всего самому себе, человек «оживляет» и усиливает свои «спящие» интенции, прочерчивает гипотетические пути саморазвития, намечает стратегии и выборы новых самореализаций. Таким образом он готовит площадку для своего «нового старта», взяв за основу, что нечто несостоявшееся в его жизни как будто бы состоялось – точка настоящего при этом начинает восприниматься иначе и способна обеспечить и новый «финиш». Такие автонарративные «пробы» адресованы прежде всего себе (в дневниковых записях, в монологах) и лишь изредка – другим, чтобы «проверить» на них, укрепить или отвергнуть кажущуюся возможной и значимой жизненную альтернативу.

Ниже приведены примеры личных историй с альтернативными автографемами.

* * *

Вот вам, может быть, кажется, что я весьма заурядная личность, ничего собой не представляю. Так, стареющий, опустившийся мужичонка, ничего за жизнь не нажил, рядовой товарищ. Ну, сейчас-то оно, может, и так, но ведь не всегда так было. У каждого бывает свой звездный час, да только не каждому потом везет. Вот я вам скажу, что, каким бы я ни был, свою профессию и свою работу я всегда любил, со студенческой скамьи. И у меня был и есть талант. Когда я заканчивал институт, я сделал дипломный проект, в котором было сразу несколько оригинальных архитектурных решений. Моей работой заинтересовались известные фирмы, ее опубликовали в научном журнале, и я, в числе разработчиков, получил за нее государственную премию. Это вам не фунт изюма! Такие корифеи восхищались моим талантом, что мне и присниться не могло! Но у меня украли мои идеи, бесстыдно воспользовались моей молодостью. Но я решил, пусть пользуются, они – бесталанные, а я и сейчас, если соберусь с мыслями, могу такое удумать, до чего никакие американцы не додумаются! Да только не хочу я никому ничего доказывать…

Игорь Б., 57 лет

* * *

Я не очень счастлива в браке. Когда выходила за своего Витю, мне уже 27 лет было, знала, конечно, что он – простой работяга и мне не ровня, знала, что я у него вторая жена, а первый брак не сложился, но мне казалось, лучше него мужа мне не найти – спокойный, ласковый, щедрый, великодушный, понимающий. Тогда мне очень хотелось устроить свою жизнь, завести, как все мои подружки и сестры, семью, ребенка, из нашего городка перебраться в Москву и жить отдельно от родителей, в своей квартире. А со временем рассчитывала уговорить мужа учиться, получить высшее образование, найти работу посолиднее и поденежнее. Но все сложилось иначе.

Года два прошли почти безмятежно, но когда родился сын, мне открылись и другие стороны его характера: за спокойствием его, как оказалось, скрываются равнодушие, лень и бездействие, ласковый он, только если ему что-то надо или если провинился, щедрый – в определенных границах, и даже наоборот – очень расчетливый, особенно если наступить на его желания. Ну, обо все остальном я и вовсе молчу.

Сказка быстро превратилась в будни, и я поняла, что прогадала и с мужем, и с надеждой на счастливую жизнь. Но только не подумайте, что я вышла за него, потому что больше не за кого было. У меня и до мужа были мужчины, которые предлагали замуж идти. В нашем городке за мной ухаживал один блестящий адвокат – умный, солидный, с хорошим заработком, перспективный… Моему и в подметки не годится! Он очень меня любил… думаю, что и сейчас еще не поздно все вернуть. Мы видимся иногда, когда я к родителям приезжаю. При встрече я ему рассказала, что собираюсь развестись с мужем, он мне посочувствовал… и дал несколько дельных советов.

Татьяна Ф., 38 лет

* * *

Моя жизнь сложилась не очень удачно, и чем старше я становлюсь, тем, мне кажется, я лучше осознаю причину. Я в семье – белая ворона, ни на кого не похож в своих устремлениях, способностях, желаниях, иногда даже кажется, что все, чего я достиг, я достиг вопреки, а не благодаря своей семье.

Моя семья – очень простая, и уклад в ней был почти деревенский. Все работали от звонка до звонка на комбинате, в отпуске вкалывали на даче, праздники встречали с водкой, песнями и обязательной мужицкой дракой в конце… Никто никогда не стремился прыгать выше головы, чего-то достигать, чему-то учиться… Все всегда плыли по течению: как деды жили, так и внуки живут… Никто никогда мне напрямую этого не говорил, но я уверен, что я – не сын своим родителям. Конечно, когда мать была жива, я много раз спрашивал ее об этом, и она всегда мне говорила, что я – ее сыночек, только ее и больше ничей. Вы спросите, тогда откуда во мне взялось это убеждение? А вот это и есть моя история.

Наверное, и у вас есть такие случаи, когда вы точно не можете сказать – это с вами реально было или только приснилось, а вы приняли за правду? Вот и я однажды, еще в детстве, пережил нечто подобное. На лето меня отправляли в деревню, к родителям отца – на каникулы, в тепло, к фруктам-помидорам туда стекались дети всей родни, да и все родственники. Места в доме было мало, поэтому детей раскладывали везде, где можно – в сенях, на чердаке, на веранде, даже под марлевым пологом в садовой беседке… В то лето мне было, наверное, лет восемь-девять, и я случайно то ли подслушал обрывки разговора отца с бабушкой, то ли мне приснился этот их разговор… не знаю, но запал он мне в душу и до сих пор выедает меня изнутри, как тайна, которую уже не раскрыть, потому что никого из тех, кто знал бы правду, уже нет в живых… Да и были бы живы, не сказали, молчали бы, как рыба об лед…

В то лето меня вместе с кем-то из двоюродных братьев положили на неудобных козлах в маленьких душных сенях, через стенку от кухни, где разговаривали отец с бабушкой. Я ворочался, никак не мог заснуть и, получается, подслушал их разговор. А разговор шел, как я быстро понял, обо мне: бабушка выговаривала отцу, что я нелюдимый, ни с кем не хочу водиться, что все мне не по нраву, что он, отец, сделал большую ошибку, согласившись, чтобы мать взяла меня в семью (к тому времени у меня уже были младшие сестра и брат).

Разговор был путаный, обрывочный, но из него я смог как-то заключить, что у родителей долго не было детей и, когда родами умерла мамина лучшая подруга, они с отцом усыновили меня. Потрясенный, я прокрутился на своих козлах всю ночь, а утром, сам не свой, стал приставать к отцу с расспросами. Отец, конечно, напрочь отмел все эти сомнения, сказав, что мне просто приснился дурной сон, чем-то отвлек меня от этих мыслей, но я про них не забыл. Наоборот, с этого времени стал как-то отчетливей подмечать свое несходство с родственниками и задумываться, как бы пошла моя жизнь, не попади я к ним, а живя в своей настоящей семье…

Это стало какой-то моей тайной жизнью. И чем старше я становился, тем важнее было для меня подчеркнуть это несходство. Я все делал вопреки: все кончали восьмилетку, я отлично учился все десять лет и, как медалист, поступил в университет, все курили, я не прикасался к табаку, все ходили на танцы, я любил читать и смотреть старое кино, все пели блатные песни под гитару, я полюбил классику…

Стыдно сказать, но я полжизни вел свое тайное расследование и на протяжении многих лет расспрашивал мать и бабушку о ее школьных подругах, пытаясь установить, кто же из них моя «настоящая» мать. Вот так я и выстроил себе «другую» жизнь, на которую равнялся, воображая, какой бы она была, кем бы я мог быть, если бы все было иначе… Не так давно я прочел в какой-то психологической книжке, что такие фантазии часто встречаются у детей, но, поразмыслив, решил, что мой случай все же особый.

Михаил Д., 59 лет